ВОЗНИКНОВЕНИЕ  НОРМОПОЛОЖЕНИЙ  ОБ  ИСПОЛНИТЕЛЕ  ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Костенко  Евгений  Викторович

аспирант,  ГОУ  ВПО  «Ульяновский  государственный  университет»,  РФ,  г.  Ульяновск

E-mail: 

AHHTARANCE  THE  LAWS  ON  PERPETRATORS

Kostenko  Eugeni

graduate  student,  Ulyanovsk  State  University,  Russia  Ulyanovsk

АННОТАЦИЯ

В  данной  статье  описывается  период  возникновения  уголовных  норм  в  отечественном  праве,  а  также  их  связь  с  исполнителем  преступления.  Целью  статьи  является  освещение  нормоположений,  связанных  с  индивидуализацией  уголовной  ответственности  в  период  становления  отечественного  уголовного  права.  Автор  акцентирует  внимание  на  особенности  построения  уголовно-правовых  норм,  связанных  с  исполнителем  преступления.

ABSTRACT

This  article  describes  the  period  of  criminal  provisions  in  domestic  law  and  also  their  relationship  to  perpetrator  of  the  crime.  Purpose  of  this  paper  is  the  lighting  laws  relating  to  the  individualization  of  criminal  responsibility  in  the  period  of  national  criminal  law.  The  author  focuses  on  the  design  features  of  criminal  law  provisions  associated  with  perpetrator  of  the  crime.

Ключевые  слова:  исполнитель  преступления;  Русская  Правда;  норма  естественного  права;  позитивное  право;  преступление.

Keyword:  perpetrator  of  the  crime;  Russian  Pravda;  the  norm  of  natural  law;  positive  law;  a  crime.

Следует  отметить,  что  представление  об  исполнителе  преступления  в  отечественном  уголовном  праве  не  всегда  являлось  таким,  каким  представляет  его  исследователь  в  современном  законодательстве.  Современному  представлению  о  нем  предшествовало  длительное  развитие  норм  и  доктрины  уголовного  права. 

На  начальном  этапе  исследователь  имеет  дело  лишь  с  зачатками  норм  уголовного  права,  которые  по  свидетельству  историков  имели  общие  черты  у  всех  народностей.  Данное  обстоятельство  связывается  с  существованием  норм  естественного  права  и  их  последующей  трансформацией  в  право  позитивное,  в  том  числе  регулирующее  уголовно-правовые  правоотношения  в  их  современном  понимании.

Норма  естественного  права,  основанная  на  определенном  порядке,  предполагала  ответственность  всякого  за  причинение  вреда  какому-либо  объекту  охраны,  выполняла  охранительную  функцию  доминирующей  социальной  ячейки  от  определенного  посягательства,  которое  было  общепризнанным,  нередко  изменявшемся,  индивидуальным  [16,  с.  35],  не  нуждающимся  в  нормативном  закреплении,  определялось  adhock,  в  качестве  казуса  [3,  с.  64—71].  Уголовно-правовая  правосубъектность  лица  связывалась  со  способностью  человека  фактически  исполнить  противоправное  деяние.

В  догосударственную  эпоху  рассмотреть  исполнителя  преступления  в  общей  массе  лиц,  самостоятельно  либо  группой  посягающих  на  определенный  объект  охраны,  не  представляется  возможным  в  виду  отсутствия  объективных  критериев  и  явной  нецелесообразности  для  зачатков  государственности  того  периода.  Бытует  мнение,  что  право  на  данном  этапе  связывалось  скорее  не  с  социальными  регуляторами  в  современном  понимании,  а  с  синтезом  религиозных,  мифологических,  родовых  и  культовых  архетипов  предков  [11,  с.  21—23],  которые  лежали  в  основе  долговременного  сосуществования  определенной  группы  людей,  иначе  говоря,  социального  порядка  [1,  с.  615].

Нормы  социального  порядка  у  древних  славян  начинают  формализовываться,  то  есть  становится  зачатками  права  в  тот  момент,  когда  они  признают  первого  князя,  а  вместе  с  ним  и  государственность  [9,  с.  92].  В  силу  объективных  исторических  причин  формализация  социального  обихода  древних  славян  произошла  посредством  заключения  князьями  первых  дипломатических  договоров  [5,  с.  261].

Первые  нормы  уголовного  права,  содержатся  в  договоре  князя  Олега  от  912  г.  с  византийцами.  Из  них  можно  почерпнуть,  что  зачатком  уголовно-правовых  норм  являлось  право  мести,  самоуправство.  Лицо,  посягавшее  на  объект  уголовно-правовой  охраны,  подлежало  наказанию  со  стороны  родственников  или  близких  людей  потерпевшего.  Сказанное  относилось  ко  всем  деяниям,  известным  на  тот  период  времени.  Норма  ст.  6  договора  Олега  предусматривает,  что  убийца  должен  быть  казнен  на  том  же  месте,  где  совершит  убийство,  при  этом  казнь  должны  исполнить  родственники  убитого  [7,  с.  16].

Формализация  права  мести,  как  отмечают  Ф.Ф.  Депп  [7,  с.  15],  Р.  Даррест  [6,  с.  190],  явилась  предпосылкой  создания  российского  уголовного  права.  На  данном  этапе  можно  с  уверенностью  утверждать,  что  зачатки  норм  уголовного  права  знают  преступника,  при  этом  он  является  человеком,  наделенным  сознанием  и  волей,  способным  не  только  совершить  «обиду»,  но  и  быть  за  нее  виновным  [10,  с.  13]. 

Указанные  и  многие  другие  возникшие  нормоположения  формализуются  в  первом  памятнике  отечественного  уголовного  права  —  Русской  Правде.  Согласно  данному  своду  законов  уголовной  ответственности  за  преступление  могло  подлежать  не  только  одно  лицо,  но  и  несколько  лиц.  Особенных  трудностей,  которые  испытывает  правоприменитель  в  настоящее  время  при  определении  вменяемости  и  возраста  обвиняемого,  во  время  действия  Русской  Правды  не  имелось.  По  общему  правилу  субъектом  преступления  считались  все  свободные  люди,  достигшие  возраста  7  лет,  что  по  свидетельству  ряда  авторов  связывалось  с  канонической  способностью  грешить  [13,  с.  215]. 

Уголовная  ответственность  могла  становиться  в  зависимость  от  наличия  статуса:  иноземца  —  варяга  или  колбяга,  челядина,  сельского  старосты,  смерда  и  т.  д.  [14,  с.  61].  Признаком  уголовно-правовой  правосубъектности  обладали  все  те,  кто  наряду  с  достижением  определенного  возраста,  имел  необходимый  для  этого  социальный  статус,  что  во  многих  случаях  определяло  размер,  вид  и  специфику  наказания  [17,  с.  197]. 

В  силу  того,  что  даже  смерд  мог  являться  субъектом  права,  а  также  лицом,  подлежащим  наказанию  за  совершение  самоуправства  среди  других  смердов,  полагаем,  что  указанные  лица  непривилегированного  сословия  обозначались  тем  минимумом,  с  которым  вообще  признавалась  целесообразность  уголовно-правового  регулирования:  ниже  данного  статуса  располагалось  бесправие  [16,  с.  210].

С.А.  Семенов  обуславливает  обстоятельство  социального  статуса  с  наличием  зачатков  учения  о  специальном  субъекте  преступления  [14,  с.  8].  Вопреки  его  мнению,  Э.А.  Бачурин,  отмечая,  что  в  указанный  период  только  формируются  общественные  отношения,  связанные  с  приобретением  специальных  признаков,  указывает  на  то,  что  не  имеется  оснований  для  выделения  специальных  конструктивных  признаков  [2,  с.  18].  Указанное  выделение  среди  всех  лиц  смердов  является  не  более  чем  примером  казуальности  норм  и  частного  характера  правоприменения. 

Дело  все  в  том,  что  Русская  Правда  не  являлась  источником  права  в  современном  понимании  этого  слова.  Г.С.  Фельдштейн  отмечает,  что  нормы,  положенные  в  данный  акт,  не  были  изобретены  законодателем  [15,  с.  17].  Русская  Правда  является  совокупностью  норм  сложившегося  порядка,  судебных  казусов,  княжеских  уставов,  воспринятого  как  варварского  [19,  с.  53—57],  которое  только  начинает  регулировать  складывающиеся  феодальные  отношения  [18,  с.  115].  Первый  памятник  отечественного  уголовного  права  есть  источник  обычного  права  в  его  систематизированном  [19,  с.  213],  формально  выраженном  виде  [12,  с.  115].  Мнение  об  архаичности  рассматриваемого  памятника  подтверждается  также  исследованиями  М.Ф.  Владимирского-Буданова  [4,  с.  121]. 

Выделение  субъекта  преступления  в  данный  период  не  предопределяет  возникновения  соучастия  и  какой-либо  дифференциации  уголовной  ответственности.  О  совместном  совершении  преступления  несколькими  лицами  современник  может  лишь  судить  из  некоторых  норм. 

В  частности,  в  ст.  31  Краткой  редакции  предусматривалась  уголовная  ответственность  как  одного  лица,  так  и  многих,  причем  она  была  равной  [8,  с.  17].  Таким  образом,  законодательству  того  периода  не  известно  разграничение  форм  и  видов  совместной  преступной  деятельности.  Однако  нормы  о  прикосновенности  к  преступлению  существуют  в  Русской  Правде:  ст.  65  Пространной  редакции  устанавливает  ответственность  господина  за  укрывательство  холопа,  нанесшего  телесные  повреждения  челядину.  Аналогичная  норма  устанавливается  в  ст.  121  Пространной  редакции,  предусматривающая  ответственность  господина,  укрывшего  своего  холопа,  совершившего  кражу  [8,  с.  47].

Вместе  с  тем,  Русская  Правда  впервые  в  истории  отечественного  права  устанавливает  особую  логику  конструирования  нормы.  Как  уже  было  отмечено  выше,  основой  данной  нормы  является  правосубъектность  лица,  совершившего  преступление.  Именно  она  отвечает  за  индивидуализацию  ответственности  путем  сопоставления  совершенного  общественно-опасного  деяния  социальному  статусу  исполнителя  преступления.  Однако  субъект  преступления  еще  не  был  формализован,  поэтому  норма  обращается  к  исполнителю  соответствующего  деяния  в  современном  смысле  этого  слова.  При  этом  закон  указывает  на  него  прями:  указывает  конкретное  лицо  («Аже  кто»,  «Оубъет  моуж  моужа»,  ст.  1  Академического  списка),  либо  указывает  на  лицо  со  статусом  («А  се  аже  холоп  оударить  свободна  моужа»,  ст.  58  Троицкого  списка),  либо  указывает  на  промысел  лица  («Оже  человекъ  полгавъ  куны  оу  людей,  а  побежит  в  чюжоу  землю,  веры  емоу  не  яти,  какъ  и  татю»,  ст.  133  Карамзинского  списка)  [8,  с.  9—13]. 

Вывод  о  разграничении  ответственности  лиц  в  группе,  а  также  об  усилении  ответственности  исполнителя  преступления  подтверждается  нормой  ст.  3  Троицкого  списка.  В  ней  указано,  что  «аже  кто  оубиеть  княжа  мужа  в  разбои,  а  головника  не  ищють;  то  виревную  платити  въ  чьеи  же  верви  голова  лижеть,  то  80  гривенъ;  пакиль  людинъ,  то  40  гривен».  Сама  по  себе  фигура  «головника»  свидетельствует  о  том,  что  он  воспринимался  как  исполнитель  убийства,  иные  виновные  лица,  по  всей  видимости,  также  не  уходили  от  ответственности,  однако  она  была  меньшей  [8,  с.  13]. 

Таким  образом,  уголовное  право  в  начале  своего  развития,  не  оперирует  формализованным  признаком  субъекта  преступления.  Необходимость  разграничения  уголовной  ответственности  позволяет  конструировать  уголовно-правовую  норму  отталкиваясь  от  исполнения  соответствующего  деяния,  то  есть  своеобразного  синтеза  признаков  как  субъекта  преступления,  так  и  объективной  стороны.  Лишь  после  того,  как  учение  о  субъекте  преступления  сформировалось,  в  законодательных  актах  норма  описывает  лишь  объективную  сторону  состава  преступления,  подразумевая  в  каждом  конкретном  случае  соответствующего  субъекта.  Однако  описанное  приходит  в  отечественное  право  гораздо  позднее.

Список  литературы:

1. Бачинин  В.А.  Энциклопедия  философии  и  социологии  права.  СПб.:  «Юридический  центр  Пресс»,  2006.  —  1093  с.
2. Бачурин  Э.А.  Специальный  субъект  преступления  /  Диссертация  на  соискание  ученой  степени  к.ю.н.  Красноярск,  2005.  —  228  с.
3. Берман  Г.Дж.  Западная  традиция  права:  эпоха  формирования  /  пер.  с  англ.  М.:  ИНФРА-М,  1988.  —  624  с. 
4. Владимирский-Буданов  М.Ф.  Обзор  истории  русского  права.  М.:  Издательский  дом  «Территория  будущего»,  2005.  —  800  с.
5. Данилевский  И.Н.  Источниковединие  /  под.ред.  И.Н.  Данилевского  и  др.  М.:  «Наука»,  1998.  —  712  с.
6. Даррест  Р.  Исследование  по  истории  права:  Пер.  с  фр.  Изд.  2-е.  М.:  Книжный  дом  «Либроком»,  2012.  —  190  с. 
7. Депп  Ф.  О  наказаниях,  существовавших  в  России  до  царя  Алексея  Михайловича.  Историческо-юридическое  разсуждение  для  получения  степени  магистра  уголовного  права.  СПб.:  Типография  Карла  Крайн,  1849.  —  96  с. 
8. Калачев  Н.  Текст  Русской  Правда  на  основании  четырех  списков  разных  редакций  /  Н.  Калачев.  СПб.:  Типография  Императорской  Академии  наук,  1881.  —  63  с.
9. Лешков  В.  Русский  народ  и  государство.  М.:  Университетская  типография,  1858.  —  612  с.
10. Максимович  И.  Речь  об  уголовных  наказаниях  в  России.  Киев:  Университетская  типография,  1853.  —  260  с.
11. Мэйн  Г.  Древний  закон  и  обычай.  Исследования  по  истории  древнего  права.  Пер.  с  англ.  /  под  ред.  М.М.  Ковалевского.  М.:  Красанд,  2011.  —  320  с.
12. Ображиев  К.В.  Формальные  (юридические)  источники  русского  уголовного  права.  М.:  Юрлитинформ,  2010.  —  216  с.
13. Рогов  В.А.  История  государства  и  права  России  IX—XX  вв.  М.:  МГИУ,  2008.  —  256  с.
14. Семенов  С.А.  Специальный  субъект  преступления  в  уголовном  праве:  дисс.  …  к.ю.н.  М.:  1999.  —  209  с.
15. Фельдштейн  Г.С.  Главные  течения  в  истории  науки  уголовного  права  в  России.  Ярославль:  Типография  губернского  правления,  1909.  —  690  с.
16. Филиппов  А.Н.  Учебникъ  истории  русскаго  права  (пособие  к  лекциямъ).  Юрьев:  Типография  К.  Маттисена,  1907.  —  732  с.
17. Щапов  Я.Н.  Древнерусские  княжеские  уставы  XI—XV  вв.  М.:  «Наука»,  1976.  —  241  с.
18. Юшков  С.В.  Русская  правда.  Происхождение,  источники,  ее  значение/  под  ред.  В.А.  Томсинова.  М.:  Зерцало,  2009.  —  380  с.
19. Feldbrugge  F.  Law  in  medieval  Russia.  Boston,  2009.  —  320  с.