ВОЗРОЖДАЮЩИЕ НАЧАЛА АКСИОЛОГИИ ДОМА В РУССКОЙ ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЕ

Шемякина Мария Константиновна

канд. филол. наук, доцент БГИИК, г. Белгород

E-mail: 

Все единство материи культуры может быть осмыслено в целом как система знания и философия жизни народа, находящаяся в пространственно-временной передаче поколений, в основе которой лежит культурная ценностная парадигма.

«Культура постоянно регулирует нашу жизнь. С момента нашего рождения и до самой смерти, сознаем мы это или нет, на нас оказывается постоянное давление, принуждающее нас принимать определенные типы поведения, выработанные другими людьми», — писал К. Клакхон. Но в основе этого давления лежат ценности, подчеркивал ученый, как «осознанное или неосознанное, характерное для индивида или группы индивидов (индивидуальных или групповых) с учетом возможных средств и способов действия» [2, с. 35].

Личностные или коллективные ценности, безусловно, выполняют функцию стандартов, определяя всю меру долженствования и соответствия некоему идеалу. Однако в традиционном мире ценностно значимыми могут служить лишь те установки, которые согласуются с жизнью всего народа, с его мировоззренческими убеждениями в соединении с устремлениями отдельного носителя культуры, они рождают «концепцию, определяющую поведение» (К. Клакхон).

Ценности культуры должны быть рассмотрены как общие представ­ления, разделяемые большинством ее носителей относительно желаемого, правильного и полезного. В таком контексте и сама культура осмысли­вается как вся совокупность духовных и материальных ценностей.

В русской традиционной культуре к ведущим ценностям центрального герменевтического поля, полновесно отразивших концепт «возрождение», относится «дом».

О важности аксиологической категории «дом» в русской тради­ционной культуре свидетельствует «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля и приведенные в нем многочис­ленные пословицы и загадки, относящиеся к дому. «Мило тому, у кого много в дому», «Дом вести — не лапти плести», «Худу быть, кто не умеет домом жить», «На стороне добывай, а дома не покидай» [1]. Подобные изречения мудрости констатировали понимание дома как осязаемого воплощения «своего» — родного, безопасного пространст­ва, привязанность к которому считалась добродетелью.

Создаваемый в особой ритуальной среде, дом становился средо­точиемжизни, обязательным началом в бытийном пространстве каж­дого человека. Отсюда начинался жизненный путь и сюда вновь возвращался.

Дом как жилище русского человека имел свою систему исчисления — вертикальную и горизонтальную. В выделяемой исследователями вертикали, основанной на понимании троичности мира, особое значе­ние придавалось полу и потолку как границам внешнего (чужого) и внутреннего (своего) пространства. Важное смысловое зна­чение имела матица (поперечный брус, поддерживающий доски потолка) как основной конструктивный элемент дома.

Горизонтальное пространственное членение было основано на делении на четыре стороны света с композиционным центром — «святым» («красным углом»), что задавало основную систему коор­динат русского дома. Здесь происходили ключевые семейно-бытовые обряды (свадьба, похороны), повседневные события (трапеза). Таким образом, художественно-образная система жилища не просто отражала представление русского человека о мироустройстве, но и была способом образно-художественного освоения мира в целом.

Укорененный в доме русский человек вокруг него строил всю свою жизнь: вещную — жилые пристройки, возводимые в ансамблевом единстве с основным строением, хозяйственные постройки, двор; духовную — долженствующее иерархичное начало «красного угла» как домашнего священного алтаря и внешнее венчание коником (в древности символом солнца), в освящении Богом и природой.

Но в том же словаре В. И. Даля будет зафиксировано и другое значение слова: не только «строения для жилья» или «избы со всеми ухожами и хозяйством», но и значение «семейства, семьи, хозяев с домочадцами».

Так, дом в русской культурной традиции закрепит за собой не только физическое, обретаемое в конкретных единицах измерения или количестве бытовых предметов, и даже не культурное, а этическое значение — пространство, в котором обретало свою гармонию бытие человека. В этом контексте дом транслировал в своем значении семью, людей, объединенных кровными и духовными узами, обычаями и традициями родной культуры.

Идеал такого дома наиболее полно был детально разработан позже славянофилами: А. Хомякова в статье «О сельских условиях», посвященной разбору оперы М. Глинки «Жизнь за царя»; в предисловии к русским песням из собрания П. В. Киреевского и в ряде других работ.

Передавая суть понимания ценностной категории «дом» в таком контексте славянофилы не единожды использовали метафору «теплое гнездо», вероятно не столько соотносимое, сколько заимствованное ими из народной песни: «Не ласточка, не касаточка вкруг тепла гнезда увивается».

При этом естественными атрибутами дома-«гнезда» утверждались «общинное братство», «душевная простота», «теплота взаимоотноше­ний», «живое общение», «органическая связь с землей». Последнее тем более очевидно, поскольку дом строился по принципам «трех П» (простоты, прочности, прекрасного), согласуясь с единоначальной установкой природосообразности, вписанности в окружающий ландшафт с использованием естественных природных материалов.

Закономерно, что дом в таком понимании дом выполнял главней­шую из своих функций — был тем спасительным и одновременно первопричинным началом, к которому на протяжении всей жизни в море снедаемых им вопросов был обращен человек.

Дом спасал, «возрождал» человека и в житейском, и в религиозно-этическом смысле этого слова.

При этом цена спасения не была неподъемно тяжела. Она требовала от традиционного человека следования традиции: почитания старших (прежде всего отца и матери как породивших тебя на свет), следования заветам предков. Последнее отчасти было отражено в многочисленных и разнородных поверьях и обрядах, определявших процесс заселения (вхождения) в дом и его внутреннего убранства (Так, считалось, что первыми должны были войти в дом самые старшие по возрасту члены семьи).

Дом, очаг, семейный кров воспитывал в человеке лучшие человеческие качества: христианские (жертвенность, смирение, доброта и др.) и мирские (хозяйственность, рачительность, экономность и др.).

В пространстве традиционной культуры дом, таким образом, обретал свою иносказательную сущность, объединяя в своем семантическом начале понятия «кров», «семья», естественно расширяясь до всей «земской» России, априори подразумевающей единую родственную (семейную) близость.

В таком контексте дом становилась синонимом понятиям «зем­ля», «родина», «отечество». На этом понимании дома, по сути, была сосредоточена вся русская литература классического и нового време­ни. Определяясь в категориях родства «земляного», она трактовалась как родство духовное, нравственное. Понятие «дом» не сводилось исключительно к корневому родству, культу предков, но утверждалось как единение православное (особенно на чужбине), патриотическое (особенно во время военных действий), свободолюбивое (особенно в бунтарстве), семейное (особенно в категориях бытовой традиции), мировое (в понимании мира как единого людского универсума).

Именно родственная связь, определявшаяся духовным единением и почти религиозной чувственностью, подвигла поэтов ХХ века определить образный ряд деревянных русских домов в качестве «избяной литургии» (С. Есенин) и «народного Иерусалима» (Н. Клюев) (при том, что «литургия» (греч.) — общее дело; церк. — общая молитва), а философа Е. Трубецкого соотнести деревянные рус­ские избы в их религиозной одухотворенности с «мирообъемлющей соборностью» (кн. Евг. Трубецкой).

И религиозные символы, видится нам, появляются здесь не случайно, поскольку вся аксиология традиционной культуры основного герменевтического поля (земля труд, семья, дом) будет центрирована главной ценностью культуры русской — верой.

Следует отметить, утверждаемую с завидным постоянством мысль, что мировоззрение человека русской традиционной культуры, как и сами основы русской культурной традиции, основано на категориях веры. В ней видит русский народ и саму жизнь, и будущее возрождение, и бессмертие.

Религиозность характеризовала мир Древней Руси, ее культуру «невидимого града Китежа» (по определению Д. С. Лихачева), культура Руси «незримую», плохо понятую и плохо изученную, не поддающуюся измерению «европейскими» мерками высоты культуры и не подчиняющуюся нашим шаблонным представлениям о том, какой должна быть «настоящая культура». Вера освещала бытийное существование России и на более поздних исторических этапах.

Для русского человека духовная основа жизни была главным стержнем бытия, квинтессэнцией ее выступала вера. Постижение же глубин духовного чувства, или созерцания, доступно разве что мудрецам.

Но мудрецы в жизни для русского человека фактически невозможны: мудрые люди встречаемы только в жизни исключительно религиозной (старцы, отшельники, аскеты, пустынники) или в антимире русской культуры — мире-перевертыше (внешней — сказке; внутренней — дети и юродивые, блаженные). Обычный человек более характеризуем смекалкой, рассудительностью, совестливостью, рачительностью. И если первые достигают религиозного горнила, вторые — приближаются к нему, то третий — лишь устремлен в своем жизненном пути к нравственному идеалу. Духовная же высота умалишенных разрешала другую не менее важную для русского человека дилемму в их способности совмещения в себе внутренней святости и смиренного противостояния внешним формам жизни.

Религиозный авторитет святых отцов, пустынников неприкасаем. Но народная любовь к юродивым, как и ее выражение, рассматривается многими исследователями в качестве загадки русской души, давал многим великим русским художникам великолепный сюжет для писания.

Христианские святые, мученики, отшельники, юродивые, таким образом, виделись русскому народу воплощением христианских добро­детелей, олицетворением религиозности, и как следствия — духовности.

Аксиологический вектор, как и идея духовности человеческого бытия, особенно значимы для русской культурной традиции, модели мира и человека, аксиологии возрождения и ее постижения. Не случайно, трансформируясь, все эти реалии русской традиционной культуры утвердятся в русском искусстве, выступят в качестве центральной культурной темы в русской философии.

Вместе с тем, определяя нравственное начало главным в традиционной культуре, академик Д. С. Лихачев отметит: «Говоря о тех огромных ценностях, которыми русский народ владеет, — писал Д. С. Лихачев, — я не хочу сказать, подобных ценностей нет у других народов», но в том и величие русской культуры, что ее императивы «лежат в тесной связи с ее нравственными ценностями» [3, с. 62].

При этом во всей многоаспектности освещения главная идея русской традиционной культуры — нравственная — не обретет абстракт­ности звучания, закрепится рамками «большой традиции» (в термино­логии Роберта Редфильда), многомерностью включения во все жизненные направления: идеологическое, религиозное, творческое, социальное.

Не случайно, изучение русского народа и человека, его традиций и центральных ориентиров явилось предметом многих направлений гуманитарного знания. Четко очерчивались теоретическим народо­ведением принципы и ценностные основы организации самих этничес­ких систем и культур.

В числе центральных мотивационных причин возникновения этнических культур выделялись и духовные потребности самосохранения и развития этносов, стремление сберечь свои культурные достижения наиболее благоприятным способом. В свете такого понимания в качестве условий зарождения традиционной культуры возникали неотчуждаемые ресурсы окружающей среды (природно-историческое окружение), язык как условие появления чувства групповой идентичности и религия, выполняющая функцию созидания в формировании традиционной культуры.

Список литературы:

1. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка // [электронный ресурс] — Режим доступа — URL: http://slovari.yandex.ru
2. Культурология. Основы курса и фрагменты источников / Автор-составитель: К. В Пашков. — Ростов н/Д: Феникс, 2007. — 600 с.
3. Лихачев Д. С. Раздумья о России. — СПб.: Издательство "Logos", 1999. — 672 с.