КРИТЕРИИ  ПОДЛИННОГО  ИСКУССТВА:  ФИЛОСОФСКИЙ  АНАЛИЗ

Шишин  Михаил  Юрьевич

д-р  филос.  наук,  профессор  Алтайского  государственного  технического  университета,  РФ,  г.  Барнаул

E-mail: 

Фотиева  Ирина  Валерьевна

д-р  филос.  наук,  профессор  Алтайского  государственного  университета,  РФ,  г.  Барнаул

E-mail: 

CRITERIA  OF  TRUE  ART:  PHILOSOPHICAL  ANALYSIS

Mikhail  Shishin

doctor  of  philosophy,  professor  of  Altai  State  Technical  University,  Russia,  Barnaul

Irina  Fotieva

doctor  of  philosophy,  professor  of  Altai  State  University,  Russia,  Barnaul

АННОТАЦИЯ

Статья  посвящена  философско-аксиологическим  проблемам  искусства.  На  основе  исходного  тезиса  об  объективном  характере  классических  базовых  ценностей  (онтологическая  линия  в  аксиологии)  обосновывается  взгляд  на  искусство  как  на  форму  ценностного  познания  мира  и  выделяется  ряд  критериев  подлинности  искусства. 

ABSTRACT

The  article  is  devoted  to  philosophical  and  axiological  problems  of  art.  On  the  basis  of  the  initial  thesis  of  the  objective  character  of  the  classic  basic  values  (ontological  line  in  axiology)  the  authors  justify  the  idea  that  art  is  a  form  of  valuable  knowledge  and  release  a  number  of  criteria  of  true  art.

Ключевые  слова:  ценности;  ценностное  познание;  искусство;  критерии  подлинности  искусства.

Keywords:  value;  valuable  knowledge;  art;  criteria  of  true  art.

Известный  труд  Л.  Толстого  «Что  такое  искусство?»  в  свое  время  вызвал  серьезную  критику,  но  в  то  же  время  большой  интерес.  Если  в  двух  словах  выразить  его  главные  идеи,  то  они  следующие.  Во-первых,  искусство  —  это  то,  что  «заражает»  людей,  то  есть  передает  переживания  творца,  его  видение  мира.  Во-вторых,  искусство  может  быть  созидательным  и  разрушительным  для  человека  и  общества,  в  зависимости  от  того,  чем  именно  оно  «заражает».  Полностью  солидаризируясь  с  этой  схемой,  выразим  ее  несколько  иначе. 

Прежде  всего,  искусство  —  это  особого  рода  познание  человека  и  мира.  В  отличие  от  научного  познания,  оно  непосредственно,  целостно  и  интуитивно;  это  познание-переживание,  познание-видение,  т.  е.  дает  не  абстрактную  понимающую  схему  мира,  как  наука,  а  в  некотором  смысле  сам  живой  мир.  Художник  как  бы  вкладывает  фрагмент  реальности,  причем,  осмысленный  и  обогащенный  его  опытом,  прямо  в  сознание  воспринимающего.  Именно  поэтому  искусство  ничем  не  заменимо;  оно  на  порядки  раздвигает  горизонты  нашего  личного  опыта.  Далее,  здесь,  как  и  в  культуре  в  целом,  можно  выделить  анти-искусство  и,  наконец,  не-искусство,  его  имитацию,  лишенную  печати  таланта.  Не  имея  возможности  детально  останавливаться  на  этом  исходном  тезисе,  отошлем  читателя  к  нашей  последней  совместной  монографии  [2],  а  сейчас  скажем  лишь,  что  отказ  от  «абсолютов»,  по  мнению  многих  авторов  [см.,  напр.  1],  все  более  явно  заводит  сегодняшнюю  цивилизацию  и  в  теоретический,  и  в  практический  тупики.  В  культуре  роль  таких  абсолютов  играют  классические  базовые  ценности  (Добро,  Истина,  Красота).  И  отнюдь  не  случаен  сегодняшний  интерес  к  онтологической  линии  в  аксиологии  (М.  Шелер,  Н.О.  Лосский,  Н.  Гартман),  где  ценности  рассматривались  как  объективные  идеальные  структуры,  особым  образом  детерминирующие  человеческое  бытие.  Именно  они  служат  основой  для  выработки  критериев  отличия  искусства  от  анти-искусства.  Попробуем  выделить  некоторые  из  этих  критериев. 

Если  искусство  —  это  познание,  то  следует  поставить  вопрос:  каков  здесь  предмет  познания?  Следует  ли  из  его  фундированности  базовыми  ценностями  тот  факт,  что  искусство  должно  отображать  только  «высокое  и  прекрасное»?  Сторонники  такого  подхода  апеллируют  к  возвышающей,  просвещающей  роли  искусства.  Но  оппоненты  справедливо  указывали,  что  в  мире  есть  зло  и  вряд  ли  достойно  человека  закрыть  на  него  глаза,  уклониться  от  борьбы.  Поэтому  искусство  должно  показывать  и  темные,  тяжелые  и  трагические  стороны  жизни.  Более  того,  —  показывать  с  такой  силой,  чтобы  вызвать  катарсис,  пробудить  и  к  состраданию,  и  к  борьбе.  Именно  здесь  и  проходит  первая  демаркационная  линия  —  в  ответе  на  вопрос:  для  чего  именно  художник  берется  изображать  зло?  Если  целью  является  катарсис,  то  это  подлинное  искусство;  если  же  показ  зла  становится  самоцелью,  то  анти-искусство.  Примерами  могут  служить  бандитские  сериалы,  «унитазные»  инсталляции  и  многое  другое,  что  в  ХХ  веке,  к  сожалению,  выступило  под  знаменами  «нового  искусства». 

Рассмотрим  другой  аспект  темы,  а  именно:  как  оценить  художника,  не  касающегося  экзистенциальных  «разломов  бытия»,  а  сосредоточившегося  на  «деталях»  ―  например,  на  мимолетных  проявлениях  красоты  —  ритма,  цвета,  движения,  как  импрессионисты.  Исходя  из  нашего  тезиса,  все  это  также  подлинное  искусство.  Суть  в  том,  что  любое  познание,  и  тем  более  творческое,  это  как  бы  «двойная  спираль»:  с  одной  стороны,  растущая  панорамность  и  системность  видения,  с  другой  стороны  и  одновременно  с  этим  —  внимание  к  «мелочам»,  утончение  восприятия,  видение  игры  беспредельной  материи  и  беспредельного  духа  во  всей  их  диалектической  сложности  и  красоте.  В  то  же  время  есть  творцы,  сочетающие  обе  «фокусировки»,  и  они  —  подлинные  гении,  как  Пушкин  или  Леонардо. 

Далее  остановимся  на  критерии,  связанном  с  формой.  Искусство  ХХ  века,  так  называемый  авангард  во  всех  его  видах,  всячески  стремился  к  упразднению  формы.  Отчасти  здесь  сказалось  законное  стремление  к  поиску  новых  художественных  средств  выразительности,  но  чаще  всего  эта  тенденция  вела  в  тупик.  Значит  ли  это,  что  поиск  новых  форм  не  должен  вестись?  Это  большая  тема,  но  можно  высказать  следующие  соображения.  В  традиционных  формах  всегда  есть  структура,  «конструкция»,  выражение  некоего  порядка.  Скажем,  в  живописи  существует  целый  ряд  критериев  оценки  композиции  картины.  Отказаться  от  этого  порядка  можно,  но  не  в  пользу  хаоса,  а  в  пользу  более  сложного  и  тонкого  порядка  (подобную  попытку  предпринял  Г.  Гессе  в  своем  романе  «Игра  в  бисер»).  Ну  а  на  внешнем,  фиксируемом  уровне  можно  отметить  следующий  критерий:  произведение,  созданное  в  русле  «искусства  порядка»,  есть  система:  оно  не  только  само  обладает  внутренней  структурой,  но  и  требует  серьезной  работы  для  своего  вписывания  в  более  объемную,  внешнюю  систему  —  природную  среду,  интерьер  или  экспозицию.  Известно  например,  что  создавая  конный  памятник  герцогу  Сфорца  в  Милане,  Леонардо  да  Винчи  тщательным  образом  рассчитывал  пропорции  своей  скульптуры,  искал  на  площади  наиболее  выразительные  точки,  с  которых  памятник  открывался  бы  наиболее  выразительно.

Конечно,  переход  к  сложному  порядку  возможен  только  если  художник  его  действительно  видит  (как,  скажем,  Чюрленис).  Мы  не  будем  здесь  касаться  вопросов  о  том,  что  означает  особое  видение/познание  художника,  но  ясно,  что  оно  не  имеет  ничего  общего  с  произволом  «самовыражения»;  это,  напротив,  результат  особой  духовной  дисциплины,  сдерживания  произвола  своего  личного  художественного  «я».  Не  случайно  иконописцам  предписан  пост  и  соблюдение  строгого  канона.  Проверенная  временем  форма  произведения  (художественный  канон)  может,  конечно,  в  каких-то  случаях  ограничить  свободу  художника,  но  гораздо  чаще  канон  сдерживает  этот  художественный  произвол,  «от-себятину»,  которая  ничего  не  дает  ни  самому  творцу,  ни  миру.  И,  разумеется,  более  сложные  формы  —  не  самоцель;  они  должны  и  нести  более  глубокие  смыслы. 

И  показательно,  что  первое  десятилетие  начавшегося  века,  несмотря  на  пропаганду  массовой  культуры,  ознаменовано  всплеском  интереса  к  подлинному  искусству.  Об  этом  говорят  многие  факты,  бросающиеся  в  глаза  даже  без  специальных  исследований,  —  переполненные  залы  филармоний,  растущий  интерес  к  русскому  романсу,  поворот,  совершающийся  в  изобразительном  искусстве.  Вновь  в  цене  (именно  цене  духовной,  а  не  рыночной)  и  классический  реалистический  пейзаж,  и  портрет,  и  жанровая  живопись,  и  графика,  где  налицо  и  техническое  мастерство,  и  глубокий  замысел.  И  оказывается,  что  все  эти  классические  жанры  по-прежнему  дают  художнику  возможность  для  многообразного  самовыражения;  что  здесь  есть  бесконечное  поле  для  творческих,  в  том  числе  и  технических  экспериментов,  когда  используются  и  новые  материалы,  и  возможности  компьютерной  техники.  Но  главное,  —  здесь  есть  возможность  объективно  проявиться  главному,  что  отличает  искусство  от  псевдоискусства:  духовно-нравственному  уровню  самого  художника.  Если  он  высок,  наряду  с  художественной  одаренностью,  то  будет  найдена  и  соответствующая  индивидуальная  художественная  форма,  если  нет,  то  не  поможет  никакая  изощренная  техника;  она  не  скроет  отсутствия  смысла.

В  завершение  остановимся  на  тезисе  о  соавторстве  творца  и  того,  кто  воспринимает  творение.  Этот,  в  целом,  совершенно  верный  тезис  был  доведен  до  абсурда  в  идеологии  постмодернизма:  у  текста,  якобы,  нет  самостоятельного  смысла,  и  читатель  конструирует  этот  смысл  по  своему  произволу.  Но  здесь  нет  элементарной  логики.  При  всем  желании  мы  не  вычитаем,  скажем,  у  Достоевского,  проповеди  революции,  а  у  Толстого  —  апологии  частной  собственности.  Более  того,  даже  у  самых  противоречивых  авторов  есть  ключевые  смыслы  и  есть  второстепенные,  и  смешение  их  говорит  о  слепоте  воспринимающего.  Истинное  же  достраивание,  или,  иначе,  сотворчество  автора  и  читателя/зрителя,  означает  развитие  каких-то  идей  или  мотивов  произведения,  но  не  в  произвольном  направлении,  а  в  направлении  прироста  внутреннего  знания,  которое  уже  заключено  в  произведении.  Если  читатель  сам  принадлежит  к  творцам,  это  может  вылиться  в  новое  произведение,  если  нет  —  то  обогатит  его  внутренний  мир,  даст  толчок  его  духовному  развитию.  В  целом  же,  не  случайно  говорят  о  конгениальности  художника  и  зрителя  (читателя,  слушателя)  —  без  нее  последний  будет  в  буквальном  смысле  слепым,  не  сможет  увидеть  и  почувствовать  того,  что  вложил  в  свое  произведение  автор.  Это  особенно  очевидно,  когда  речь  идет  о  великих  произведениях  искусства:  для  их  восприятия  нужны  и  знания,  и  аналитические  интеллектуальные  навыки,  и  развитая  способность  к  глубоким  сопереживаниям,  и  интуиция,  и  многое  другое.  И  только  такая  конгениальность  делает  возможным  и  сотворчество.  Этот  тезис,  конечно,  является  дискуссионным.  Часто  считается,  что  человека  достаточно  познакомить  с  азами  данного  искусства.  Например,  если  речь  идет  о  живописи,  —  рассказать  что  такое  композиция,  законы  сочетания  цветов;  если  речь  о  поэзии,  —  научить  разбираться  в  правилах  стихосложения.  Но,  на  наш  взгляд,  эти  знания  —  лишь  необходимый  минимум.  Человек,  который  не  предпринял  внутренний  труд  постижения  и  лишь  «получил  информацию»,  испытает  не  катарсис,  а  лишь  приятное  чувство  узнавания:  этот  стих  написан  анапестом,  а  в  той-то  картине  такая-то  композиция. 

Подытожив  сказанное,  можно  сформулировать  интегральный  критерий:  подлинным  можно  считать  искусство,  которое,  в  параллель  к  науке,  выполняет  фундаментальную  задачу  особого,  ценностного  познания  мира,  а  в  своих  наивысших  проявлениях  —  преумножает  высшие  ценности,  обогащая  и  самого  творца,  и  истинного  зрителя.

Список  литературы:

1. Бачинин  В.А.  Секулярный  и  теономный  типы  нравственности  //  Возможна  ли  нравственность,  независимая  от  религии?  М.:  «Канон+»  РООИ  «Реабилиация»,  2012.  —  408  с. 
2. Иванов  А.В.,  Фотиева  И.В.,  Шишин  М.Ю.  На  путях  к  новой  цивилизации  (очерки  духовно-экологического  мировоззрения).  Барнаул:  Изд-во  АлтГТУ,  2014.  —  217  с.