ТАТЬЯНА ШАТКОВСКАЯ-АЙЗЕНБЕРГ: В ИСКУССТВЕ МНОГО ЕЩЕ НЕ СКАЗАНО

TATIANA SHATKOVSKAYA-EISENBERG: IN ART, MUCH HAS NOT BEEN SAID

Maria Vlasova

Ph.D of arts, assistant professor of Russian Gnesins academy

Russia, Moscow

АННОТАЦИЯ

Молодой московский композитор Татьяна Шатковская-Айзенберг в интервью рассказывает о школе, которую она прошла, излагает композиционные принципы своих сочинений. Представляет интерес авторская позиция по отношению к современным техникам письма, духовной музыке и пространству времени «пост».

ABSTRACT

The young Moscow composer Tatyana Shatkovskaya-Eisenberg in the conversation talks about the composer school she passed, sets out the compositional principles of her compositions. The author's position in relation to modern techniques of writing, spiritual music and time space "post" is of interest.

Ключевые слова: композитор, Татьяна Шатковская-Айзенберг, сочинение, духовная музыка, современные техники

Keywords: composer, Tatiana Shatkovskaya-Eisenberg, composition, sacred music, modern techniques

Проект № 15-34-01255 выполнен при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований.

М.В.: Герой нашего интервью – молодой композитор, пианистка, педагог Московской консерватории Татьяна Шатковская-Айзенберг. Автор ряда масштабных сочинений, среди которых «Реквием» для хора, солистов и оркестра, симфоническая поэма «Дорога слёз», большое количество камерных и вокальных произведений, музыки к анимационным фильмам и драматическим спектаклям, Татьяна, помимо творческой деятельности, активно занимается педагогикой – музыкальной импровизацией и развитием слуха с детьми и взрослыми. Проводит семинары, мастер-классы и презентации по системе Г.И. Шатковского в Москве и за рубежом. Является членом жюри композиторских конкурсов.

Татьяна, Вы стали первой ученицей и выпускницей М.Б. Броннера по классу композиции (колледж им. Ипполитова-Иванова), затем окончили МГК им.Чайковского и аспирантуру (класс композиции проф. А.А. Кобляков). Сегодня Вы – препо­даватель консерватории, успешный композитор, автор большого количества камерной музыки, музыки к театральным постановкам, к документальным и мультипликационным фильмам. Скажите, как Вам кажется, существует ли феномен школы композитора Броннера. Есть ли качества, которые он прививает своим ученикам, воспитывает в них?

Т.Ш.: Безусловно есть. И общее, что он воспитал не только во мне, но и в моих коллегах (моя сестра, Анна Шатковская также выпускница его класса) – это профессиональная честность. Расшифрую. Знаете, есть множество профессиональных течений, направлений в музыке и на стыке искусств, привлекательных современных технологий, позволяющих препарировать звук, вычленять разные элементы, комбинировать их с помощью компьютера; использовать разного рода шумы, проводить с ними эксперименты, создавая некие подобия музы­кальных сочинений, синтезировать новые электронные звучности, в построении формы которых решающее значение будет иметь расщепление тембров на разные составляющие, много всего, словом… так вот, быть честным – значит иметь свой стиль, созданный не в угоду кому-то и чему‑то. Быть честным – значит иметь что сказать, значит живо чувствовать и выражать то, что чувствуешь, а не умозрительные схемы. Вернее, схемы тоже есть в искусстве, но они работают на образный ряд, а не наоборот.

Михаил Борисович – очень мягкий и чуткий учитель, он нам позволял делать все, что мы хотим. Всегда исходил из наших желаний, прислушивался к тому как и что мы слышим, о чем хотим писать, для каких составов, какие жанры нам близки. Это не значило, что мы что-то проходили, а что-то оставалось «за бортом», нет, задания по обязательному сочинению, к примеру, в классических жанрах были, но это совсем не так, как было у многих из нас потом в консерватории – ты современный композитор, поэтому должен писать музыку сложным зашифрованным языком, желательно, с применением всех известных приемов звукоизвлечения или электроники. А если ты это не исполь­зуешь, ты просто бездарен. Многие из моих консерваторских коллег за этой технократией и эстетизмом теряли себя, свое живое дыхание, искреннее чувство, потому что оно шло вразрез с установками кафедры (или ансамбля современной музыки, который их исполнял, и т. д.), считали себя зависимыми от многих причин, начинали изобретать что‑то прежде, чем это слышали… Мне в этом смысле повезло с учителем, Александр Александрович абсолютно не давил на меня и доверял моим интуитивным поискам, не заставляя находится в русле только «актуального» искусства. Поэтому противоречий двух школ у меня у меня не возникло.

Михаил Борисович всегда интересовался тем, что нас волнует в музыке, литературе, живописи, учил дружить с коллегами исполни­телями. Он нам говорил, что хороша любая техника – минимализм, сериализм, концептуализм или какая-нибудь еще, если она выражает то, что хочешь сказать. Искусство тогда настоящее, когда тебя это задевает. А как это выразил композитор – не так важно! Если это меня трогает, значит ради этого стоит писать сочинение. И мы пробовали работать в разных техниках, но все находили «свой голос».

Еще очень много сходного с пониманием М.Б. Броннера мне досталось от папы Григория Ивановича Шатковского – моего первого учителя. И это было что-то вроде заповеди «минимум средств – максимум выразительности».

М.В.: Что в творчестве Ваших предшественников Вам важно? Что интересует и волнует? Какая музыка повлияла на Ваше становление как композитора?

Т.Ш.: Пожалуй, самое главное имя – Иоганн Себастьян Бах. Не буду оригинальной. Меня с детства пленяла его музыка своей строгостью, качественным выбором средств выразительности, отсут­ствием «пустот» в плане чувства и смысла, какой-то удивительной близостью к сегодняшнему дню. Стройность и совершенство баховских сочинений приводили меня в восторг с самого раннего детства, когда я еще не задумывалась, что такое музыкальное сочинение и как оно сделано. Когда говорят, что вот Бах – это старая музыка, а вот такой-то композитор – современная, потому что он жив и здоров, для меня это не правда и совсем «не честно» (как у Броннера, улыбается). Для меня Бах – это какой‑то особый уровень чистоты, он находится где-то вне времени, в нем есть то, что между звуков… не знаю даже как это передать. Вот прошло время, и я знаю законы полифонии, знаю как сделано то или иное его сочинение, но это ничего не отняло и не добавило к моему детскому восторгу. Это какая‑то непреходящая красота, вне времени и влияний социума. Чакона ре минор – одно из моих любимых сочинений. Я играла кажется все его возможные версии и транскрипции. И знаете, когда в прошлом году попала на оперу «Пассажирка» М. Вайнберга в театр «Новая опера», там есть момент во втором акте, когда скрипач в концлагере исполняет Чакону вместо немецкого шлягера, который ему велят играть охранники – и его расстреливают на месте – во мне все перевернулось. После этого, мне кажется, я стала чувствовать Баха абсолютно иначе. Вообще контекст всегда важен, но удивительное воздействие имеет гениальная музыка в трагическом контексте. У меня есть еще одна история с Бахом. Вот я Вам привожу в пример очень известную его музыку, но так уж получилось… Прелюдия ми бемоль минор из I тома ХТК, звучащая в мультфильме Ю. Норштейна «Сказка сказок», в свое время мне нужно было принять в жизни важное решение, чего я долго избегала, но пересмотрев с дочерью этот мультипликационный шедевр и услышав там Баха, решила все для себя тут же. И опять контекст сыграл свою роль.

Из музыки XX века мне близок Альфред Шнитке. То же приоритет – музыка его меня невероятно трогает.

М.В.: Как Вы относитесь к творчеству Ваших коллег? Есть ли тот, кто особенно близок?

Т.Ш.: Творчество коллег всегда меня интересовало. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, все зависит от того, насколько его творчество мне близко по мироощущению. Например сейчас, поскольку достаточно много работаю в театре, мне близки…режиссеры! Мне кажется, как композитору я у них многому учусь в области организации формы и содержания. Например, Катя Половцева и Егор Перегудов, я многие их спектакли смотрела в Современнике. Конечно, мне нравится далеко не все в современной режиссуре, но что-то приводит в восторг. Опять же, если я вижу, что человек честен в своей профессии, то это мне близко. Из моих коллег – композиторов могу назвать Алексея Сюмака. Я слышала его ораторию «Реквием» - неверо­ятная вещь, оставила очень сильное впечатление. Дмитрий Курляндский, знаю несколько его опусов для разных составов исполнителей, мне кажется изобретательным и необычным. Музыка Артема Васильева мне близка своей интонационной сферой, он очень хорошо чувствует форму. Елена Лангер сейчас живет в Англии, но продолжаю воспринимать ее как нашу соотечественницу. Лера Ауэрбах – видела ее балет «Татьяна», произвел на меня большое впечатление.

М.В.: Какие творческие принципы Вы исповедуете?

Т.Ш.: Мне важна интонация, ее простота и сложность – то, что потом из нее вырастает. Форма ведь тоже растет из интонации как из зернышка. Интонация – это одновременно и смысловое ядро сочинения. И еще – импровизационность. Любовь к импровизации со мной с самого детства. Часто сочиняю так – начинаю импровизировать и вслушиваюсь в то, что получается. И только потом записываю, когда импровизация складывается в законченное сочинение. Первично то, что услышал внутри.

Вы знаете, мне кажется последнее время, что невероятное усложнение языка и многоэтажные концепции происходят часто у современных композиторов из-за проблем с внутренним слухом. Стала это замечать, когда начала преподавать. Как только появляется в классе чистый авангардист – так проблемы по сольфеджио, неважно слышит интервалы, их соотношение, структуры не определяет на слух. Даже сделала вывод для себя, что за излишней сложностью часто скрывается в реальности что-то другое. Но это конечно не всеобщий случай. Мне кажется должно быть наоборот, чем больше нестандартных средств выражения в композиции, тем больше должен обостряться слух, и тем строже должен быть отбор материала.

М.В.: Есть ли жанр, который для Вас особенно интересен?

Т.Ш.: В данное время это театральная музыка. В 2017 году в театре «Новая опера» состоялась премьера моей хоровой оперы «Красное», в Иркутском драматическом театре поставлены два мои спектакля «Анна и адмирал» и «Барышня-крестьянка». Сейчас работаем с режиссером Екатериной Половцевой в театре Современник над спектаклем «Черная курица» по повести А. Погорельского. Я никогда не воспринимала театр и музыку к кино как прикладную, и до сих пор так к ней не отношусь. Наоборот, высшим искусством всегда считала инструментальный театр, а в детстве мечтала быть театральным режиссером. Мне кажется, то ни с чем не сравнимое, что есть в театре – это многомерность событий и выпуклость характеров персонажей. В музыке всегда стремлюсь к этому. Вообще, я никогда не разделяла творчество и жизнь, считаю, что одно – продолжение другого. И какой ты в жизни – такой и в творчестве – и на сцене.

М.В.: Есть ли сочинение в Вашем творчестве, самое значимое для Вас?

Т.Ш.: Думаю как и для многих композиторов, любимым детищем является то сочинение, которое пишется в данный конкретный момент.

М.В.: Как Вы относитесь к сочинению музыки на заказ?

Т.Ш.: В понимании – угнетает ли это меня? Ни в коем случае! Заказ вообще насилия не предполагает. Всегда можно отказаться. И кроме того, что это прекрасная возможность заработать свой хлеб, это еще и сотворчество с интересными людьми творческих специаль­ностей, которые видят мир с другой стороны чем ты. Это возможность у них поучиться, увидеть какие-то скрытые механизмы профессии. И это двестипроцентная отдача. И никакого прикладного второсортного искусства.

М.В.: Тема Книги занимает важное место в творчестве Вашего учителя. Что для Вас сакральные сюжеты? Имеют ли они место в Вашем творчестве?

Т.Ш.: Эта тема одна из самых важных для меня. В наше время сверхскоростей и сверхтехнологий, когда за долю секунды челове­чество получает колоссальное количество информации, есть нечто, что остается настоящим и неизменным – это стремление человека к постижению духовных истин. У меня ряд опусов создан на духовную тематику – это Псалмы Царя Давида для смешанного хора, Три молитвы для детского хора a capella, Ave Maria для хора и органа, Реквием. Думаю, что духовное творчество как и религия призваны объединять людей, учить их жить в любви и мире, делать их добрее. Писать духовную музыку – это необходимость для меня, своего рода камертон.

М.В.: Как Вы относитесь к пространству эпохи «пост»? Что близко, а что не очень?

Т.Ш.: Я ощущаю современность как предельное напряжение в каждой секунде, и мне нравится это ощущение. Нравится чувствовать «пульс времени» хотя он бывает порой слишком учащенным. Опре­деленной проблемой мне видится современная любовь к подражанию, общее увлечение технократией и концепциями. Я не хотела бы выглядеть «голым королем» и мне не кажется, что композиторское творчество закончилось, а осталась лишь игра в контексты. Пока есть живая мысль и чувство – живо и творчество. В искусстве много еще не сказано, и мне есть что сказать.

М.В.: Большое Вам спасибо за интересную беседу. Желаю Вам успешного воплощения в жизнь всех Ваших замыслов.

Беседу подготовила и провела Власова М.