К  ДИСКУССИИ  О  СОЦИАЛЬНОЙ  ЭВОЛЮЦИИ  РОССЙСКОГО  СЕЛА  ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЫ  ХХ  ВЕКА

Зекрач  Марина  Сергеевна

аспирант  кафедры  Исторических  наук  и  политологии  РГЭУ  «РИНХ»,  г.  Ростов-на-Дону

E-mail: 

Статья  подготовлена  в  рамках  работы  по  проекту  «Государственная  политика  и  благосостояние  российской  деревни  во  второй  половине  ХХ  века:  противоречия  и  тенденции  модернизации  аграрной  подсистемы  советского  общества»,  осуществляемому  при  финансовой  поддержке  Федеральной  целевой  программы  «Научные  и  научно-педагогические  кадры  инновационной  России  на  2009—2013  гг.»  (Мероприятие1.2.2  —  XV  очередь,  гуманитарные  науки);  Соглашение  №  14.В37.21.0486.

Проблемы  социальной  трансформации  постколлективизационной  российской  деревни  сегодня  являются  одними  из  дискуссионных  как  в  отечественной,  так  и  в  зарубежной  аграрной  историографии.  На  смену  советской  догматизированной  марксистской  схеме  эволюции  сельского  послевоенного  общества  (1950-е  —  1980-е  гг.),  с  такими  её  базовыми  постулатами  как  формирование  особого  слоя  колхозного  крестьянства,  рабочих  совхозов,  увеличении  прослойки  интеллигенции  на  селе  и  сближения  всех  классов  в  рамках  складывания  социально  однородного  общества,  приходят  популярные  в  западноевропейской  и  американской  науке  концепции  «модернизации»  (применительно  к  России  «консервативной  модернизации»),  теории  «зависимости»  (dependency  theory)  и  «зависимого  развития».  Сегодня  мы  имеем  возможность,  критически  восприняв  теоретическое  наследие  отечественных  (А.В.  Чаянов,  Н.Д.  Кондратьев,  А.П.  Левковский,  В.П.  Данилов)  и  зарубежных  (Т.  Шанин,  Дж.  Скотт,  Г.  Хантер,  Р.У.  Дэвис,  С.Г.  Уиткрофт)  ученых-аграриев  экономико-социологического  направления,  попытаться  переосмыслить  сущность  социального  транзита  российского  крестьянства  второй  половины  ХХ  века.  Признание  за  советской  аграрной  подсистемой  многоукладного  характера  (А.В.  Чаянов,  В.П.  Данилов),  факта  включенности  в  той  или  иной  степени  экономики  СССР  в  мировое  капиталистическое  хозяйство  (А.Г.  Вишневский,  Дж.  Скотт,  И.  Валлерстайн,  Э.  Хобсбаум)  позволяют  нам  смотреть  на  эволюцию  советского  села  не  через  диаду  теории  модернизации  «отсталое-современное»,  а  сквозь  понятийную  дихотомию  концепции  «зависимого  развития»  —  «центр-окраины»,  где  под  «окаринами»  понимается  периферия  капиталистического  мира,  копирующая  черты  международной  социальной  матрицы.  Принимая  во  внимание  дискуссионность  данных  позиций,  отметим  ряд  тенденций  социальной  трансформации  советской  деревни  соответствующих  указанной  парадигме. 

Как  известно,  колхозный  период  советской  истории  характеризовался  не  только  отрицанием  прежней  социальной  структуры,  но  и  формированием  новой.  Политика  «раскрестьянивания»  объективно  выражалась  в  сокращении  доли  крестьян  в  социальной  структуре  советского  общества,  отрыве  трудящихся  масс  от  сельскохозяйственной  деятельности,  товаризации  рабочей  силы,  утрате  крестьянством  хозяйственной  самостоятельности,  перерождении  его  базовых  социальных  характеристик  при  длительном  сохранении  архаичных  механизмов  эксплуатации,  характерных  для  аграрного  общества  —  своеобразной  системы  повинностей  (отработок  —  системы  трудодней,  лесных,  дорожных  повинностей;  оброкоподобных  натуральных  изъятий  —  госпоставок;  денежных  повинностей)  [4]  [13]  [23].  Однако  вопреки  идеологическим  клише  о  формировании  монолитного  класса  колхозных  крестьян  [30]  [29],  в  начале  1970-х  гг.  советской  социологией  было  признано  наличие  экономической  стратификации  сельского  населения  [2].  На  это,  в  частности,  указывали  и  расчеты  Н.Е.  Рабкиной,  Н.М.  Римашевской,  Т.М.  Деридзе  децильного  коэффициента  дифференциации  доходов  колхозников  СССР  (по  совокупному  доходу),  составлявшего  в  1960-е  —  1980-е  гг.  около  4—5  раз,  что  показывает  достаточно  высокую  степень  дифференциации  сельского  общества  [24,  с.  11]  [10,  с.  26].  О  расслоении  говорит  и  то,  что  население  деревни  четко  идентифицировало  прослойку  «зажиточных»  селян  [6,  с.  5—15]  [19,  с.  278].  Таким  образом,  «раскрестьянивание»  российского  села  сопровождалось  протобуржуазными  тенденциями  и  пролетаризацией,  разворачивавшимися  на  фоне  процессов  новой  социальной  стратификации. 

Исследования  процессов  капитализации  в  аграрной  подсистеме  советского  хозяйства,  показывают,  что  выделение  высших  слоев  определялось  не  только  местом  в  номенклатурно-политической  иерархии,  но  и  экономической  приро­дой  собственности  на  средства  производства  [5].  Роль  председателей  колхозов,  директоров  совхозов  в  распоряжении  и  пользовании  капиталами  сельского  хозяйства  постепенно  возрастала,  особенно  после  передачи  ресурсов  МТС  колхозам,  получения  некоторой  экономической  свободы  совхозами  и  колхозами  и  увеличения  притока  государственных  капиталов  в  сельское  хозяйство  в  1960—1980-е  гг. 

В  1960-е  гг.  прослойка  сельских  управленцев  становится  привилегированной  по  отношению  к  остальной  массе  колхозников  и  работников  совхозов  (особый  порядок  оплаты  труда,  пенсионного  обеспечения,  социального  страхования).  Формируется  устойчивый  персональный  состав  страты:  в  1959  г.  57  %,  в  1971  г.  —  70  %  председателей  колхозов  России  работают  в  этой  должности  более  3-х  лет  (в  1938  г.  —  только  5  %)  [17,  с.  92—93].  Принадлежность  к  этому  слою  дает  возможность  развития  «человеческого  капитала»,  становящегося  значимым  социальным  ресурсом.  В  конце  1950-х  гг.  каждый  второй  председатель  колхоза  РСФСР  имел  специальную  подготовку,  94  %  являлись  членами  коммунистической  парии  (в  1938  г.  соответственно  20  %  и  16  %)  [20,  с.  301]  [27,  с.  460]  [28,  с.  315]. 

В  свою  очередь,  господствовавшая  до  середины  1960-х  гг.  повинностная  система  эксплуатации  колхозной  деревни  служила  одним  из  наиболее  значимых  механизмов  формирования  индустриального  капитала  и  наиболее  модернизированных  сельских  укладов.  Через  повинностную  систему  происходил  процесс  сосредоточения  функций  управления  этим  капиталом  в  руках  сельской  «верхушки»,  создавалась  латентная  социальная  стратификация.  Значительна  была  роль  повинностной  системы  в  «раскрестьянивании»  основной  части  социума,  в  частности  через  нее  происходил  отрыв  от  индивидуальной  деятельности,  денатурализация  хозяйства  и  потребления;  товаризировались  продукция  и  труд.  В  недрах  повинностной  системы  постепенно  формировался  новый,  «проторыночный»  тип  экономического  механизма  эксплуатации,  проявлявшийся,  в  частности  в  становлении  системы  гарантированной  заработной  платы  (1966  г.),  лишении  колхозника  прав  собственности  на  долю  колхозного  имущества  (1969  г.).  Это  изменение  символизировало  крупную  социальную  трансформацию  сельского  сообщества  —  его  пролетаризацию  (сближение  колхозника  и  совхозного  рабочего  по  месту  в  производстве). 

Одним  из  факторов,  предопределявших  эволюцию  деревни  в  колхозное  время,  являлся  процесс  изменения  соотношения  индивидуальной  и  коллективной  форм  труда  и  видов  деятельности.  Уже  в  конце  1930-х  гг.  статистика  зафиксировала,  что  доля  затрат  труда  колхозной  семьи  в  приусадебном  хозяйстве  составляла  четверть  трудовых  затрат  семьи,  тогда  как  в  колхозе  —  не  менее  2/3  [14,  с.  34].  Такое  же  соотношение  сохранялось  в  структуре  трудовых  затрат  колхозников  РСФСР  в  первой  половине  1950-х  гг.  [3,  с.  64].  В  1970-е  гг.  в  РСФСР  колхозная  семья  тратила  на  работу  в  ЛПХ  около  трети  трудовых  затрат,  в  хозяйстве  колхоза  —  около  60  %  совокупных  затрат  труда  [7,  с.  82].  Специфичность  процесса  —  увеличение  доли  затрат  на  ведение  приусадебного  хозяйства  в  этот  период  —  была  связана  с  возросшими  возможностями  хозяйствования  в  нем,  сокращением  времени  работы  в  общественном  хозяйстве,  государственных  и  кооперативных  организациях.  Таким  образом,  в  1930—1980-е  гг.,  происходило  «раскрестьянивание»  по  линии  изменения  форм  труда:  крестьянский  труд  в  мелком  индивидуальном  хозяйстве  уступил  ведущее  место  коллективным  формам  труда  (бригады,  звенья  и  др.).

Колхозники  были  кооперированы  не  в  полный  цикл  производственного  процесса,  а  в  его  элементы,  что  проявлялось  в  формировании  групп  профессиональной  специализации.  Если  в  1939  г.  было  зафиксировано  12—13  сельскохозяйственных  специальностей,  то  в  1970-е  гг.  —  159  [15,  с.  14].  В  1939  г.  80  %  российских  селян  работали  «без  обозначения  специальности»,  а  в  1970  г.  доля  тех,  кто  не  имел  профессии,  составила  47  %  [16,  с.  27-28],  т.  е.  значительно  снизилась.  Этот  же  процесс  профессионального  размежевания  был  связан  с  выделением  слоя  профессиональных  управленцев.  В  целом  в  рамках  профессионального  размежевания  проявлялся  тот  же  процесс  социальной  трансформации.  Расширение  спектра  видов  деятельности,  связанных  с  нарастанием  профессионального  уровня,  накоплением  человеческого  капитала,  порождали  объективную  необходимость  заработной  платы  —  важнейшего  инструмента  социальной  трансформации  и  результата  капитализации  труда.

О  возрастании  человеческого  капитала  в  деревне  как  неотъемлемой  части  процесса  социальной  дифференциации  свидетельствуют  данные  о  росте  образованности  сельского  общества.  Так,  на  1000  человек  занятого  сельского  населения  СССР  в  1959  г.  приходилось  11  человек  с  высшим  образованием  и  305  со  средним,  тогда  как  в  1981  г.  46  и  690  человек  соответственно  [28,  с.  547].  Помимо  этого,  в  колхозах  в  1960—1980-е  гг.  широко  распростра­ненным  явлением  становится  повышение  квалификации.  В  1965  г.  по  СССР  в  повышении  квалификации  участвовало  718  тыс.  колхозников,  в  1976  г.  —  2,3  млн.  [21,  c.  482]. 

Наиболее  ярко  фактор  человеческого  капитала  в  трансформации  сельского  социума  виден  при  изучении  категории  специалистов  сельского  хозяйства.  Особенностью  этой  категории  было  наличие  специального  образования  —  базового  управленческого  капитала  (разновидности  человеческого  капитала).  В  начале  1930-х  гг.  численность  специалистов  в  сельском  хозяйстве  была  невелика.  На  1  колхоз  в  РСФСР  в  1931  г.  приходилось  в  среднем  1,5  специалиста,  доля  колхозов,  имеющих  агрономов  и  зоотехников  составляла  около  3  %  [18,  с.  142—143].  В  1980  г.  в  среднем  на  колхоз  в  России  приходилось  22  специалиста  [28,  с.  361,  382].  Важная  особенность  формирования  страты  специалистов  сельского  хозяйства  выявляется  при  изучении  выпуска  специалистов  из  высших  и  средних  сельскохозяйственных  учебных  заведений.  При  общем  увеличении  числа  подготовки  специалистов  с  1965  по  1980  г.  в  2  раза,  количество  выпускаемых  специалистов  в  области  экономики,  планирования  и  бухучета  в  сельском  хозяйстве,  т.  е.  непосредственно  менеджеров,  возросло  почти  в  5  раз  [28,  с.  538].  Сфера  компетентности  этих  специалистов  позволяла  оказывать  значительное  влияние  на  принятие  управленческих  решений,  касающихся  функционирования  капитала,  что  обозначало  их  сближение  с  этим  ресурсом.

Трансформация  сельского  общества  включала  в  себя  также  изменение  менталитета,  поведенческих  характеристик,  образа  жизни,  самовосприятия  людей.  Изучение  обращений  крестьян  к  власти,  их  мнений,  отраженных  в  лучших  произведениях  деревенской  прозы,  кинофильмах,  показывает,  что  колхозники  воспринимали  себя  как  нечто  противоположное  городу,  заключенное  в  определенные  пространственные  и  социально-правовые  рамки,  осознавали  свое  неполноправное  состояние  [12]  [11].  Было  заметно  и  сохранение  крестьянской  трудовой  этики  колхозным  социумом  этого  периода  [8]  [9].  В  1960—1980-е  гг.  в  деревне  переживают  становление  типичные  для  рабочих  формы  профсоюзного  [26],  партийного  и  других  социальных  активизмов.  Исследования  В.Б.  Островского  [22],  Л.А.  Анохиной,  М.Н.  Шмелевой  [1],  И.Е.  Козновой  [31],  проекты  Центра  крестьяноведения  и  аграрных  реформ  Московской  высшей  школы  социальных  и  экономических  наук  [25]  выявили,  что  основной  чертой  сознания  селян  становится  рациональность,  сокращается  роль  религиозной  составляющей  их  жизни,  происходит  «расцерковление»  повседневности.  В  быте  деревни  распространяется  «городское»  убранство  жилища,  отход  от  традиционного  костюма,  появляется  стремление  к  «моде»,  стандартам  высокого  потребления.  Трудовая  деятельность  колхозников  регламентируется  продолжительностью  рабочего  дня,  внутреннее  единство  крестьянина  и  его  труда  уже  не  характерно  для  колхозника  этого  периода.  В  течение  1960—1980-е  гг.  возрастает  социальная  мобильность,  жесткие  рамки  сельского  общества  разрушаются,  а  в  качестве  базовой  его  характеристики  сохраняется  внегородское  место  жи­тельства  и  специфика  профессиональной  занятости.

Таким  образом,  за  фасадом  процесса  «раскрестьянивания»  в  российской  деревне  второй  половины  ХХ  века  постепенно  складывались  социальные  структуры  и  практики  во  многом  подготовившие  преобразование  государственного  (социалистического)  уклада  в  рыночный  к  исходу  1980-х  гг. 

Список  литературы: 

1. Анохина  Л.А.,  Шмелева  М.Н.  Культура  и  быт  колхозников  Калининской  области.  М.:  Наука,  1964.  —  275  с. 
2. Арутюнян  Ю.В.  Социальная  структура  сельского  населения  СССР.  М.:  Мысль,  1971.  —  376  с. 
3. Безнин  М.А.  Крестьянский  двор  в  Российском  Нечерноземье.  1950—1965  гг.  /  М.А.  Безнин;  Ин-т  истории  СССР  АН  СССР,  Вологод.  гос.  пед.  ин-т,  1991.  —  255  с. 
4. Безнин  М.А.,  Димони  T.M.,  Изюмова  Л.В.  Повинности  российского  крестьянства  в  1930—1960-х  годах.  Вологда:  ВГПУ,  ВНКЦ  ЦЭМИ  РАН,  2001.  —  138  с. 
5. Безнин  М.А.,  Димони  Т.М.  Капитализация  в  российской  деревне  1930—1980-х  годов.  Вологда:  «Легия»,  2005.  —  130  с. 
6. Безнин  М.А..  Димони  Т.М.  Зажиточное  крестьянство  России  во  второй  половине  XX  в.  //  Материалы  XXVII  сессии  Симпозиума  по  аграрной  истории  Восточной  Европы.  Вологда:  ВГПУ,  2001.  —  432  с. 
7. Бюджеты  рабочих,  служащих  и  колхозников  за  1970,  1975—1979  годы.  М.:  Статистика,  1980.  —  142  с. 
8. Вылцан  М.А.  Индивидуализм  и  коллективизм  крестьян  //  Менталитет  и  аграрное  развитие  России  (XIX—XX  вв.).  М.:  Материалы  междунар.  конф.,  Москва,  14—15  июня  1994  г.  РОССПЭН,  1996.  —  440  с.  С.  319—330. 
9. Денисова  Л.Н.  Бабья  доля  //  Менталитет  и  аграрное  развитие  России  (XIX—XX  вв.).  М.:  Материалы  междунар.  конф.,  Москва,  14—15  июня  1994  г.  РОССПЭН,  1996.  —  440  с.  С.  321—333. 
10. Деридзе  Т.М.  Перераспределение  доходов  внутри  семьи  как  фактор  дифференциации  благосостояния.  Социальная  сфера:  преобразование  условий  труда  и  быта.  М.:  Наука,  1989.  —  123  с. 
11. Димони  Т.М.  «Председатель»:  судьбы  послевоенной  деревни  в  кинокартине  первой  половины  1960-х  гг.  //  Отечественная  история.  —  2003.  —  №  6.  —  С.  91—101. 
12. Димони  Т.М.  История  колхозной  деревни  в  романном  творчестве  Ф.А.  Абрамова  //  Отечественная  история.  —  2002.  —  №  1.  —  С.  123—135. 
13. Ильиных  В.А.  Налогово-податное  обложение  сибирской  деревни.  Конец  1920-х  —  начало  1950-х  гг.  Новосибирск:  ГУП  ПРО  СО  РАСХН,  2004.  —  167  с. 
14. История  крестьянства  СССР.  Т.  3.  М.:  Наука,  1987.  —  323  с. 
15. История  крестьянства  СССР.  Т.  4.  М.:  Наука,  1988.  —  387  с. 
16. Итоги  Всесоюзной  переписи  населения  1970  года.  Т.  6.  Распределение  населения  СССР  по  занятиям.  М.:  Статистика,  1973.  —  808  с. 
17. Колхозы  в  1938  г.  М.:  Сельколхозгиз,  1940.  —  211  с. 
18. Колхозы  весной  1931  г.  М.:  Сельсколхозгиз,  1932.  —  188  с. 
19. Мазур  Л.Н.  Зажиточность  и  колхозное  крестьянство:  парадоксы  социально-экономической  дифференциации  (по  материалам  Среднего  Урала  1950—1960-х  гг.)  //  Материалы  XXVII  сессии  Симпозиума  по  аграрной  истории  Восточной  Европы.  Вологда:  ВГПУ,  2001.  —  432  с. 
20. Народное  хозяйство  СССР  в  1958  г.  Стат.  ежегодник.  M.:  государственное  статистическое  издательство,  1959.  —  508  с. 
21. Народное  хозяйство  СССР  за  60  лет.  Юбилейный  статистический  ежегодник.  М.:  Статистика,  1977.  —  513  с. 
22. Островский  В.Б.  Колхозное  крестьянство  СССР.  Политика  партии  в  деревне  и  ее  социально-экономические  результаты.  Саратов:  Изд-во  саратовского  ун-та,  1967.  —  225  с. 
23. Политика  раскрестьянивания  в  Сибири.  Вып.  2  Формы  и  методы  централизованных  заготовок.  1930-1941  гг.  Новосибирск:  РИЦ  НГУ.  2002.  —  253  с.;  Вып.  3.  Налогово-податное  обложение  сибирской  деревни  1946—1952  гг.  Новосибирск:  РИЦ  НГУ,  2003.  —  221  с. 
24. Рабкина  Н.Е.,  Римашевская  Н.М.  Перспективы  изменения  степени  дифференциации  душевых  доходов  семей  колхозников  в  сравнении  с  городским  населением  (промежуточный  отчет).  М.,  1971.  —  87  с. 
25. Рефлексивное  крестьяноведение.  Десятилетие  исследований  сельской  России  /  Под  ред.:  Шанин  Т.,  Никулин  А.,  Данилов  В.М.  —  М.:  МВШСЭ,  РОССПЭН,  2002.  —  592  с. 
26. Решения  партии  и  правительства  по  сельскому  хозяйству  (1965—1974  гг.).  М.:  Колос,  1975.  —  927  с. 
27. Сельское  хозяйство  СССР.  Стат.  сборник.  М.:  Статистика,  1971.  —  489  с. 
28. Сельское  хозяйство  СССР.  Стат.  сборник.  М.:  Финансы  и  статистика,  1981.  —  560  с. 
29. Сенявский  С.Л.  Изменения  в  социальной  структуре  советского  общества.  1938  —  1970.  М.:  Наука,  1973.  —  250  с. 
30. Трапезников  С.П.  Ленинизм  и  аграрно-крестьянский  вопрос.  В  2-х  т.  Т.  2:  Исторический  опыт  КПСС  в  осуществлении  ленинского  кооперативного  плана  /  С.П.  Трапезников.  —  М.:  Мысль,  1967.  —  622  с. 
31. ХХ  век  в  социальной  памяти  российского  крестьянства  /  И.Е.  Кознова;  Отв.  ред.  Никольский  С.А.;  РАН.  Ин-т  философии.  —  М.:  ИФРАН,  2000  .  —  207  с.