Статья опубликована в рамках: XXXII Международной научно-практической конференции «Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история» (Россия, г. Новосибирск, 27 декабря 2013 г.)
Наука: История
Секция: Документоведение, архивоведение
Скачать книгу(-и): Сборник статей конференции
- Условия публикаций
- Все статьи конференции
дипломов
ИЗ ИСТОРИИ АРХИВНОГО ДЕЛА В РОССИИ: К 135-ЛЕТИЮ ОБЩЕСТВА АРХЕОЛОГИИ, ИСТОРИИ И ЭТНОГРАФИИ ПРИ КАЗАНСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
Шамсутдинова Римма Габдархаковна
канд. ист. наук, доцент кафедры исторического образования Института истории и международных отношений Казанского федерального университета, РФ, Республика Татарстан, Казань
FROM THE HISTORY OF RUSSIAN ARCHIVING: ON THE OCCASION OF 135TH ANNIVERSARY OF THE SOCIETY OF ARCHAEOLOGY, HISTORY AND ETHNOGRAPHY AT KAZAN UNIVERSITY
Rimma Shamsutdinova
candidate of Historical Sciences, associate professor of Division of Historical education, Institute of International Relations, History and Oriental Studies, Kazan Federal University, Russian Federation, Republic of Tatarstan Kazan
АННОТАЦИЯ
В статье рассматривается деятельность Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете в деле сохранения архивного наследия. В качестве хронологических рамок взят период конца XIX — начала ХХ веков. Научные общества в это время, как в центре, так и на местах (в лице Общества археологии, истории и этнографии), разрабатывая те или иные архивные комплексы, ставили во главу угла, прежде всего, их научную значимость. Для последующего — советского этапа отечественной истории, будет характерен, главным образом, практический утилитаризм.
ABSTRACT
The article considers the activity of the Society of Archaeology, History and Ethnography at Kazan University in preserving the archival heritage from the end of the 19th century to the beginning of 20th century. Dealing with different archival collections learned societies of that time (namely the Society of Archaeology, History and Ethnography) both in the city and in province paid special attention to the academic significance of the collections. Mainly practical utilitarianism is typical of the later Soviet stage of Russian history.
Ключевые слова: архивное наследие; научные общества; деятельность Общества археологии; истории и этнографии при Казанском университете.
Keywords: archival heritage; learned societies; activity of the Society of Archaeology; History and Ethnography at Kazan University.
В 2013 г. исполнилось 135 лет со дня открытия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете, созданного на основании решения 4-го Археологического съезда. Целью его являлась координация деятельности ученых, занимавшихся изучением истории, археологии и этнографии народов Волго-Уральского региона, а также Сибири и Средней Азии. В 1929 г. прекратило существование, в 1963—1965 гг. были попытки восстановления. В настоящей статье рассказывается о том, что же конкретно было сделано этим научно-историческим обществом с ярко выраженной региональной проблематикой исследований по спасению архивного наследия.
Из дореволюционных периодических изданий Казанской губернии, где затрагивалась архивная проблематика, бесспорно, главенствующее положение занимают «Известия Общества археологии, истории и этнографии (ОАИЭ) при Казанском университете». В «Известиях» помещались исследования, посвященные, преимущественно, дисциплинам, обозначенным в названии Общества [24, с. 180]. Отсутствие подготовительных материалов и черновых вариантов к этим довольно сухим, лаконичным материалам, эпизодичность обращения к архивной проблематике не позволяют в должной мере проследить направление и характер деятельности Общества в этой области в его динамике и конкретике. Также очень краткими были и сообщения по архивоведческой тематике, перепечатывавшиеся из изданий столичных исторических учреждений и обществ. Тем не менее, «Известия», выходившие с конца 70-х гг. XIX в. по первую четверть ХХ в., являются, по существу, единственным источником, позволяющим характеризовать деятельность ОАИЭ на архивном поприще.
Возникшее при Казанском университете в 1878 г. Общество археологии, истории и этнографии «... имеет целью изучение прошедшего и настоящего русского и инородческого населения в территории бывших Булгаро-Хазарского и Казанско-Астраханского ханств. С этой целью Общество отыскивает и приводит в известность собранные уже сведения и материалы археологические, исторические и этнографические, хранящиеся в местных собраниях и у частных лиц, рассматривает их, оценивает и решает, какое может быть сделано из них употребление для науки» [6, с. 7]. При Обществе постепенно создаются археологический и этнографический музеи, библиотека печатных книг и архив рукописей и актов. В этом отношение есть очень много сходного с деятельностью губернских ученых архивных комиссий, которые, появившись в России после 1885 г., также, кроме прочего, организовывали библиотеки и музеи, занимались сбором этнографического материала, проводили археологические раскопки. Таким образом, они были своеобразными культурными центрами на местах, способствовали распространению исторических знаний. Если же говорить об особенностях деятельности Казанского Общества археологии, истории и этнографии, то следует подчеркнуть два принципиально важных момента. Во-первых, многие его начинания, как и некоторых других научных обществ Казани, носят слишком академический характер. Сложность ситуации заключается в том, что никакие инициативы, предложения, проекты нежизнеспособны, если не находят поддержки в обществе, если не подкрепляются общественной инициативой, которая в Казанской губернии в конце XIX — начале ХХ вв., к сожалению, не отличалась особой активностью. Данный факт подтверждают многие современники тех лет. Например, Н.М. Петровский сетовал на то, что первая частная газета в Казани «Справочный листок города Казани» [1, с. 319] появилась лишь в 1867 г. Эта дата, по его словам, показывала — так называемая столица Поволжья отставала в развитии периодической печати не только от столиц, но и от таких поволжских городов как Астрахань, Нижний Новгород, Самара, где частные газеты были уже давно. Главную причину столь странного обстоятельства — отсутствие частной независимой газеты в университетском, очень важном в промышленном и торговом отношении городе, «центре многих отраслей администрации» он видел в слабости общественной инициативы. Отличаясь многими достоинствами, Казань выделялась и «... более чем где-либо заметной разъединенностью общества, равнодушием к общественным интересам, даже к развитию» [5, с. 1—20]. Понятно, что при этих обстоятельствах трудно ожидать значительного успеха в деле распространения исторических знаний уповая только на высокий авторитет академической науки. Нужно было «вынести научный интерес за пределы тесного круга специалистов и приобщать к нему широкую массу» [21, с. 1—2], которой, в свою очередь, требовалось настойчиво и терпеливо внушать полезность изучения прошлого и настоящего в самых разнообразных их проявлениях. Научно-популярные издания и просветительские лекции (и не только к юбилейным датам) могли бы многое изменить, правда, не сразу, в отношении общественности Казани к собственной истории. Особенно много нужно было постараться для популяризации архивного наследия, которое считалось тогда наименее интересным и еще менее того заслуживающим сохранения. Но здесь мы сталкиваемся со второй особенностью деятельности Казанского Общества археологии, истории и этнографии, наряду с отмеченной уже выше академичностью. В качестве одной из главных задач Общества было также и «... принятие особенных мер к приведению в известность и сохранению старинных рукописей, хранящихся в разных более или менее официальных архивах и у частных лиц» [27, с. 23]. А это значит, что основной упор будет делаться не на систематический охват архивного материала, а на выборочный, коллекционерский подход, когда самыми ценными будут считаться т. н. «старинные рукописи». Данное отношение к документальному наследию было чрезвычайно характерным для дореволюционного архивоведения. И.Л. Маяковский объяснял это невыработанностью научного взгляда на архивное дело, когда «в архивном обиходе отсутствовали точно установленные грани архивного дела» [16, с. 15]. Все это приводило к тому, что существовало совершенно искусственное в архивном смысле обособление т. н. «древних актов» от дел XVIII—XIX вв. И как следствие явилось следующее положение вещей: «бюрократия не ценила старых дел и кое-как заботилась лишь о позднейших делах, нужных для ведомственных справок; архивные же деятели, наоборот, ценили зачастую лишь «старые акты», не особенно заботясь о сохранении позднейших дел». Т. е., другими словами, в отличие от научных кружков, которые рассматривали документальные материалы с точки зрения их научно-исторической значимости, архивы (ведомственные) на первое место выдвигали не научную, а практическую ценность документальных материалов [16, с. 13]. Подобная разъединенность, нескоординированность действий была не последней причиной «архивного нестроения» в России.
Другой негативный момент, омрачавший рассказ о действительно подвижнической деятельности историков-архивистов конца XIX — начала ХХ вв., связан уже с самим процессом определения научно-исторической значимости тех или иных архивных собраний. Начать следует с того, что новейшая история в глазах историков дореволюционной России не являлась наукой в строгом смысле этого слова и поэтому все документальные материалы этого периода выпадали из поля зрения исследователей. Иногда, правда, бывали исключения, но они были, во-первых, довольно редки, а, во-вторых, интерес к недавним событиям был фрагментарным — либо связывался с биографией ученого мужа или государственного деятеля, отошедших в мир иной или же это было следствием прямого государственного заказа. Далее, сам процесс определения значимости того или иного комплекса документов имел, во многом, субъективную окрашенность, когда, скажем, тот или иной архивный материал не рассматривался и не разрабатывался только потому, что не нашлось ученого, способного увидеть и оценить его значимость или же не было на подходе очередной круглой даты или громкого юбилея. До тех пор, пока главным, превалирующим оставался «интерес исследователя, внутренне свободный в путях искания истины и не связанный какими-либо внешними обязательными условиями использования того или другого материала» [21, с. 6] говорить о полном охвате архивного наследия, к сожалению, не приходилось. И, наконец, если затронуть непосредственную работу с архивными документами, то для рассматриваемого периода опять же очень характерным было явление, когда, говоря словами известного русского историка и архивиста Н.В. Калачова «... При своих знаниях архивист может приобрести гораздо больше славы, и даже материальное вознаграждение за свои исследования, легче печатать памятники, нежели составлять им описания или реестры» [16, с. 12].
Все сказанное выше не имеет целью принизить как в целом достижения дореволюционного архивоведения, так и усилия научных и общественных кругов по спасению архивного наследия в частности. Нет и безоговорочного преклонения только перед авторитетом государственных структур в этом деле, как это могло бы показаться. До появления декрета от 1 июня 1918 г. было сделано очень многое — от создания научно-методической основы для реорганизации архивного дела до элементарного спасения архивных комплексов, пусть даже это и было в таких несовершенных в архивном смысле формах как создание коллекций или выборочная публикация тех или иных раритетов.
Что же конкретно было сделано Казанским Обществом археологии, истории и этнографии на архивном поприще? Как и было отмечено выше, работа велась главным образом в одном направлении — составление своего рода коллекции из рукописей, которые могли бы представлять «известный исторический или этнографический интерес». Выделим сразу же главные особенности этой деятельности. Во-первых, в ней принимал участие довольно широкий круг сотрудников Общества, независимо от их научной специализации или вида основной службы, что, естественно, определяло как качество представляемых письменных источников с источниковедческой точки зрения, так и широкий разброс тем. Во-вторых, Общество существовало долгое время преимущественно на частные пожертвования и взносы сотрудников, лишь значительно позже стали выделяться государственные субсидии в поддержку некоторым его начинаниям (причем по архивной проблематике от этих сумм никогда ничего не перепадало). Таким образом, если бы и возникло желание сделать нечто большее, чем составление коллекции из письменных исторических источников, то на это просто не хватило бы ни материальных, ни физических возможностей, ведь даже сам архив Общества археологии, истории и этнографии располагался в одной единственной комнате самого верхнего этажа главного университетского корпуса, которая, к тому же, не могла похвалиться обилием света и тепла [2, с. 150—151]. И, наконец, отсутствие четко выработанного плана или общей, направляющей темы в археографических изысканиях придавало этой деятельности Общества некий дилетантский характер.
Например, достаточно случайным было посещение одним из членов ОАИЭ Д.А. Корсаковым летом 1877 г. архива Казанского Губернского Правления, где он пытался найти какие-нибудь данные по одному из пунктов программы Четвертого Археологического съезда, который звучал таким образом: «Какие рукописи, дела, акты и грамоты в местных собраниях и архивах Казанской губернии могут служить источниками для истории Казанского края?» Как оказалось – никакие, т. к. старый архив Казанского Губернского Правления погиб в огне пожара 1815 г., а поступавшие затем бумаги продавались, по миновании в них надобности, на вес. Не найдя ничего интересного по программе съезда (самые старые дела в этом архиве относились к 1832 г), ученый обнаружил то, что, пожалуй, и не думал найти. В особом ковчеге, приспособленном в данном случае не для хранения богослужебных предметов, содержались четыре книги в зеленом бархате, три из которых заключали в себе указы и рескрипты императоров и императриц к Казанским губернаторам начиная с 1714 г., а четвертая — гербы городов Казанской губернии, составленные, как полагал Д.А. Корсаков, при учреждении здесь наместничества в царствование Екатерины II [7, с. 103]. Практической значимости эти документы, естественно, уже не представляли и находились в Губернском Правлении только потому, что другого хранилища для них просто не существовало. После Февральской революции, когда рескрипты и указы с подписями особ царствовавшего дома потеряли свой священный ореол, они, с разрешения Губернского Комиссара были переданы в отдел редкостей университетской библиотеки.
Некоторым проектам Общества по изучению тех или иных архивных собраний суждено было сбыться лишь много времени спустя, как это и случилось с обследованием церковных архивов Казанской епархии. Для казанских историков они были своего рода terra incognita. Все знали, что в большинстве случаев эти архивы очень плохо сохраняются, следствием чего и была, по воспоминаниям современников, их массовая гибель. Все также примерно представляли, что в них «... по всей вероятности заключаются более или менее ценные материалы для истории местного края» [4, с. 34—35], но практических шагов к их сохранению и изучению так и не было сделано. Поэтому с большим вниманием, надо полагать, были выслушаны предложение одного из сотрудников Общества археологии, истории и этнографии Х.И. Износкова, высказанные им на заседании от 20 июня 1878 г., где он призвал обратиться к архиепископу Казанскому и Свияжскому с просьбой дать предписание приходским священникам, разрешавшее сотрудникам Общества доступ к архивам вверенных им церквей. Кроме того, это же предписание должно было «... дозволять приходским священникам по собственному побуждению препровождать на непродолжительное время для рассмотрения Общества те архивные материалы, которые могут представить известный исторический или этнографический интерес» [4, с. 34—35]. Все выше перечисленное было с интересом выслушано, но и ни более того. Ни в протоколах самого Общества, ни в литературе нет никаких сведений о дальнейшей судьбе этого, безусловно, жизненно важного мероприятия. Может быть, ситуации была бы несколько иной, если бы архиепископ не полагался на «собственное побуждение» своих подчиненных, а строго предписал бы выполнить все о чем просили его ученые. Или же здесь было гораздо сложнее — церковные и светские власти не смогли прийти к обоюдовыгодному согласию? Как бы то ни было, только в 1915 г. Казанское церковно-археологическое общество предпринимает широкомасштабное обследование всех архивов Казанской губернии, а главным образом церковных, волостных и монастырских для уже давно запланированного историко-статистического описания церквей и приходов Казанского уезда.
Если работа со всем огромным массивом архивов церквей Казанской епархии Обществу была совершенно не под силу, то коллекционирование рукописей богословского содержания или же изыскания в отдельных, чем то особенно приглянувшихся архивах тех или иных церквей, было вполне возможным. Весьма примечательным в этом отношении, к примеру, было посещение одного из сотрудников Общества — П.Д. Шестакова — архива Елабужского Духовного Правления в 1879 г. с целью выяснения причин крайне медленного обращения инородцев в православие. Работая с документами архива, из которого почему-то бесследно исчезли целые связки дел за отдельные годы XVIII века, тот пришел к неутешительному для церковных иерархов выводу — виноваты были сами духовные пастыри, которые не гнушались отбирать у уже новокрещенных скот, хлеб и вообще всячески притеснять их. А уж беспробудное, безмерно раздольное пьянство большинства священников и вовсе не прибавляло им святости. Видя такое поведение духовенства и мирское начальство и православные народные массы тоже, в свою очередь, начинали обижать тех, кто, вроде бы, был теперь вместе с ними одной веры [8, с. 88, 155].
Архив Общества археологии, истории и этнографии в разные годы пополнялся весьма интересными документами. Так, к примеру, известнейший казанский коллекционер, почетный член Казанского университета и член-учредитель ОАИЭ Григорий Иванович Мешков пожертвовал Обществу целую серию примечательных материалов — здесь были и автографы М.М. Сперанского и особ, принадлежавших к царствующей династии: Николая Павловича, его брата Великого князя Михаила Павловича от 1826 г., двадцать два автографа Александра II, относившихся к 40-м гг. XIX века, в бытность его наследником престола, официально засвидетельствованная копия с формулярного списка о службе Александра II в то время, когда он был Великим князем и командовал гвардейским корпусом [17, с. 9]. Были случаи, хотя, и не столь частые, когда в архив попадали и свидетельства недавнего прошлого, а не только «седой древности». Это были, во-первых, документы личного происхождения — дневники, воспоминания, рукописи с научными изысканиями самих членов Общества археологии, истории и этнографии и даже автобиография, которую преподнес Обществу в 1878 г. тот же Г.И. Мешков. Он же подарил «собственного своего сочинения» два любопытных документа — «Воспоминания современника о Высочайшим посещении г. Пензы Государем Императором Александром Павловичем в 1824 г.» и «Краткую записку о Высочайшем в 1836 г. пребывании блаженной памяти Государя Императора Николая Павловича в г. Пензе и Чембаре» [14, с. 45]. Во-вторых, что было очень редко, это были документы, которые тем или иным ведомствам для практических нужд уже не требовались, но которые были нужны Обществу, т. к. могли представлять определенный “исторический или этнографический интерес». Например, в 1881 г. от Казанской Губернской по крестьянским делам присутствия было доставлено до 190 книг и дел одного из волостных правлений Царевококшайского уезда. Эти дела, отобранные Советом Общества по специальной описи, могли многое рассказать об особенностях деятельности органов крестьянского самоуправления [17, с. 10].
Но все же больший интерес проявлялся не к новейшей истории, но к дням минувшим, пусть даже и не родного края. К примеру, в 1879 г. Нижегородский Статистический комитет соглашался предоставить Казанскому Обществу археологии, истории и этнографии старинные акты XVII—XVIII вв., хранившиеся до того в Нижегородской гимназии. В том же году последовало обращение к Пензенскому губернатору с ходатайством о препровождении в Общество для рассмотрения и снятия копии с рукописи конца XVII в., которая представляла из себя «... книгу строения г. Пензы» [18, с. 45]. Подобное внимание к истории соседних регионов объясняется не только широкими научно-исследовательскими задачами и целями, которые поставило перед собой Общество, но и убежденностью, что «старых дел» в Казанской губернии чрезвычайно мало, а именно они, как мы помним, составляли тот комплекс документов, которые нужно было разыскивать и сохранять в первую очередь.
Что касательно до поиска письменных источников для изучения Казанского края в его прошлом и настоящем, то исследователям в данном случае могло помочь как собственное упорство, так и обыкновенное везение. Превратности судьбы имеет в виду деятельный участник ОАИЭ С.М. Шпилевский когда говорит о том, что важные рукописные материалы по истории Казанского края можно было найти и в таких учреждениях, от которых этого ожидать было трудно. В качестве примера он приводит тот случай, когда профессор Московского университета А.С. Павлов сообщил ему о том, что в библиотеке С. Петербургской духовной академии хранилось составленное в XVIII в. «Историческое описание Казанской губернии» с картой [26, с. 24]. Но здесь, наверное, также сыграло существенную роль и другое — фактор личных связей между учеными разных вузов. Причем эти связи иногда простирались далеко за пределы Российской империи. К примеру, профессор Н.М. Петровский на одном из весенних заседаний Общества археологии, истории и этнографии 1914 года зачитал письмо профессора Венского университета доктора К. Иренчека о найденной на о. Хваре итальянской рукописной карте Каспийского моря, составленной в 1520—1560 гг. [20, с. 22]
При пессимизме по отношению к архивным собраниям Казанской губернии особое внимание учеными Общества археологии, истории и этнографии уделялось работе в столичных архивах. Но и там удача редко давалась без упорного и тяжелого труда. Вот как образно об этом рассказывает один из иногородних членов Общества, преподаватель Духовного училища г. Задонска Воронежской губернии С.Н. Введенский: «Всякий раз, когда я готовлюсь к обычной летней поездке в московские архивы, мне приходят на память слова М.Е. Салтыкова-Щедрина о том, что летом наши столицы пустеют и населяются только толпами радимичей, вятичей и дулебов... прибывающих из разных уголков России и имеющих дело с пылью... это те провинциальные труженики исторической науки, преимущественно из мира педагогического, которые добровольно лишают себя летнего отдыха для того, чтобы на досуге порыться в «хронологической пыли бытописания земли» [9, с. 1—4]. Наиболее сносные условия для работы, по словам С.Н. Введенского, были созданы в двух московских министерских архивах — юстиции и иностранных дел. Однако даже в них большими препятствиями, «терниями» на пути провинциальных ученых являлись как ограниченные часы для занятий (с 11 до 3 ч. дня), так и описи, давно и очень плохо составленные. Исследователь, промучившись над этими «памятниками подневольных работ «архивных юношей», потом с немалым трудом отыскивал сами рукописи, при этом читал много ненужного и лишь изредка делал желанные находки.
Одним из самых заметных мероприятий Общества археологии, истории и этнографии по публикации документов явилось издание юбилейного сборника статей, посвященного 350-летию (1552—1902 гг.) присоединения Казани к Русскому централизованному государству. В сборник вошли следующие материалы — «Древние грамоты и разные документы (материалы по истории Казанской епархии)» под редакцией протоиерея Е.А. Малова, «Список алфавитный Казанской провинции дворянам и прочим владельцам (1771—1773 гг.)», «Документы, касающиеся открытия Казанского наместничества (1780—1783 гг.)». Под редакцией Д.А. Корсакова в 1908 г. выходят «Сборник материалов по истории Казанского края в XVIII в.» Сюда также были включены документы, касающиеся открытия, первых лет существования Казанского наместничества, статические данные за 1781—1782 гг. не только о губернском городе Казани с его уездом, но и о 12 уездных городах губернии с их уездами и многое другое [13].
Что же касается источников по истории татарского народа, то и в этом направлении членами Общества велись самые активные работы. С.М. Шпилевским были собраны и интерпретированы все известные к тому времени татарские рукописи и устные предания о возникновении Старой Казани после разрушения г. Булгара [28]. В 1906 г. другой сотрудник Общества, крупный специалист в области тюркской филологии и истории Н.Ф. Катанов впервые на русском языке издал главу из такого важнейшего исторического источника как «Дафтар — и Чингиз-намэ» [23 с. 155]. Разыскивались также частные татарские архивы, однако, с гораздо меньшим энтузиазмом, т. к. большинство ученых Казани, по-видимому, были согласны с категорическим утверждениям С.М. Шпилевского об отсутствии «... оснований ожидать от Татар каких-нибудь новых важных источников» [28].
После всего выше описанного, думается, ясно что, на архивном поприще Казанское Общество археологии, истории и этнографии свою главную задачу видело, прежде всего, в собирании, научном изучении и выборочной публикации материалов, имевших определенный «исторический или этнографический интерес». И оно, надо это отметить, добилось определенных успехов в этом отношении. К началу ХХ века Общество успело собрать довольно обширную коллекцию документов, «составленную исключительно путем частных пожертвований» [2, с. 150—151]. Но вот вопрос — неужели это все, что можно было сделать? Понимали ли члены Общества острую необходимость осуществления реорганизации архивного дела в России в целом и хотели ли предпринять нечто большее для сохранения всего архивного наследия Казанской губернии, в частности? Вопросы, конечно, риторические, т. к. тревога по поводу «печального положения архивного дела в России» была общей, разделяли ее и казанские ученые. О стабильности интереса к архивной проблематике со стороны научной общественности Казани свидетельствуют также следующие факты. При отсутствии в России единого архивного законодательства, при взаимной противоречивости, устарелости и неполноте существовавших ведомственных положений об архивах огромное значение имела деятельность губернских ученых архивных комиссий, напомним, единственных общественных учреждений, на которые правительством официально была возложена забота об охране и собирании, в том числе и архивных материалов. Единого руководства их деятельностью не существовало, до всего им приходилось доходить самим и поэтому большое значение приобретал обмен опытом. Благоприятный повод к этому давали археологические съезды (всего их было проведено пятнадцать). В работе некоторые из них принимали участие и делегаты от Казанского Общества археологии, истории и этнографии. Например, VII съезд, проходивший в Ярославле (1890 г.), на котором делегат от Общества Д.А. Корсаков выступил с сообщением об источниках по истории Ярославского края, был отмечен тем, что здесь по архивной тематике обсуждались следующие важные вопросы: какие документы подлежат хранению и какими критериями пользоваться при разборе архивов, как возбудить интерес интеллигенции к работе губернских ученых архивных комиссий и как поддерживать связь между комиссиями [3, с. 99].
В истории архивного дела в России особое место принадлежит XI (Киев, 1899) и XII (Харьков, 1902 г.) археологическим съездам. С ними связана наиболее активная попытка исторической общественности воздействовать на правительство в направлении централизации архивов. Дело в том, что именно на них выступил со своими проектами реформ выдающийся отечественный архивист Д.Я. Самоквасов и очень важно, что Казанское Общество археологии, истории и этнографии узнало об этом не понаслышке и не из публикаций в прессе и научной литературе, а непосредственно от своих делегатов, присутствовавших на этих съездах. Немаловажное значение имел также III областной историко-археологический съезд во Владимире, проходивший в июне 1906 г. По словам делегата от Общества, преподавателя 1-й мужской гимназии Казани Н.К. Горталова, особенно запомнилось ему выступление Л.М. Савелова о семейных архивах — он произвел на слушателей большое впечатление: «... это был вопль наболевшей души, вызванный заботами об охране семейных архивов в нынешнее время, когда народные волнения и поджоги помещичьих усадеб угрожают истреблением ценным историческим материалам» [10, с. 285].
Далее, у Общества были налажены связи с Тверской, Рязанской, Симбирской, Нижегородской, Тамбовской учеными архивными комиссиями. Последняя даже предложила совместно организовать в феврале 1902 г. областной археологический съезд ученых архивных комиссий средней полосы России. Библиотека Общества пополнялась изданиями Московского главного архива Минюста, Сенатского архива, Тверской ученой архивной комиссии и т. д.
И, конечно, необходимо отметить то, что на страницах самого периодического издания Общества — «Известий Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете», — были опубликованы те немногочисленные знаки внимания как со стороны столичных исторических учреждений и обществ, так и правительства к проблеме «архивного нестроения» в России. Случаи эти, действительно, были нечастыми и поэтому заслуживают более подробного рассказа. В 1898 г. Археографическая комиссия, учрежденная для собирания сведений и изучения состава архивов, и состоявшая при Императорском Московском археологическом обществе печатает на страницах «Известий...» своего рода программу для собирания сведений об архивах. О каких же именно архивах шла речь? Напомним, что российские архивы конца XIX века можно было распределить на три группы. К первой группе относились архивы и древлехранилища, устроенные правительством или разного рода учреждениями специально для научных целей. Такими являлись большинство столичных архивов, собрания рукописей при музеях и библиотеках. Все они имели специально подготовленных сотрудников, занятых изучением состава рукописей и их изданием. Эти архивы были доступны для научных занятий широкой публики. Ко второй группе принадлежали собрания документов частных лиц (коллекционеров, частные архивы и проч.). Ну, а третью группу образовывали также архивы различных правительственных учреждений, но только без каких-либо научных целей. Это были, например, губернские архивы, областные, епархиальные, архивы при дворянских депутатских собраниях, казенных и судебных палатах, архивы городских дум и т. д. По действовавшему тогда законодательству в этих архивах хранились документы, необходимые для справок по текущим делам. Время шло и уже многие из этих документов представляли ценность больше в научном отношении, нежели в практическом. Особую группу составляли собрания разного рода рукописей при монастырях, церквах и духовных учебных заведениях. Археографическая комиссия в данном случае была озабочена сохранением и, как это было обозначено в программе — «...приведением в известность для исторической науки частных и справочных при казенных учреждениях архивов». Обращение при этом шло к провинциальным ученым, дворянам, имевшим семейные архивы, к священникам и учителям, словом, ко всем лицам, располагавшим сведениями об этих архивах. Что же интересовало в первую очередь? По словам составителей программы «для целей науки» важными были, прежде всего, сведения о «... разного рода рукописных памятниках независимо от времени их написания: о рукописных богослужебных книгах, летописях, житиях святых, сборниках, грамотах и переписке правительственных и частных лиц... вообще о памятниках бытового, экономического, литературного, родословного, политического, военного и проч. Характеров» [11, с. 590—592]. При этом очень было бы желательно наличие подробных сопроводительных справок, где должны были быть ответы на целый ряд вопросов: кому принадлежал архив, где находился (адрес), какие именно рукописи, перечень, каталог или общий обзор содержания того или иного архивного собрания. Если не было возможности самим провести столь тщательное обследование архивов, Археографическая комиссия предлагала присылать документы для просмотра и описания в Московское археологическое общество, которое брало на себя даже обратную пересылку материалов. Все сделанное ни в коем случае не должно было пропасть даром — результаты описаний архивов, копии с особо интересных документов и отчеты о присланных для просмотра рукописях планировалось поместить в «Трудах Археографической комиссии». С сожалением вынуждены отметить, что на это, по существу, приглашение к сотрудничеству, Казань, по всей видимости, не ответила. Быть может члены Общества археологии, истории и этнографии считали, что вот именно рукописными «памятниками» Казанская губерния уж особенно не богата, все более и менее ценные документы по истории Казанского края давным-давно известны, а посему не стоит утруждаться. Стоит лишь принять все это к сведению, да и к тому же совсем неплохо иметь на руках авторитетный призыв столичного научного общества для воздействия на местных хранителей или владельцев тех или иных архивных материалов, с тем, чтобы они сами, без затрат со стороны Общества, побеспокоились о их целостности и «приведении в известность для науки».
Как бы то ни было, без комментариев со стороны Общества осталось и другое сообщение, перепечатанное из Санкт-Петербургского «Северного Курьера» за 1900 (№ 338) и посвященное «составу комиссии для разбора и уничтожения архивных дел уездных полицейских управлений». В этой совсем коротенькой заметке правительствующий Сенат отвечая на вопрос, возбужденный Министерством внутренних дел разъяснял, что «комиссии эти должны были составляться из представителей губернской администрации того или иного учреждения, дела которого подлежат разбору и уничтожению, и по одному из представителей от ведомств судебного и народного просвещения, а также от ученых архивных комиссий и обществ в тех городах, где таковые имеются» [12, с. С. 81].
После этого наступает довольно длительный перерыв, вновь архивная проблематика была более конкретно затронута только лишь в 1912 г., когда, во-первых, представитель от Общества должен был участвовать в деятельности специальной комиссии, работавшей при архиве Губернского правления «...на предмет выделения дел и документов, заключавших в себе данные о минувшей военной старине и передаче их на хранение в военный архив».
Во-вторых, в том же 1912 г. Обществу было предложено, наряду с другими его действиями по изучению как отечественной истории в целом, так и местного края в частности, споспешествовать также и поддержанию архивного дела в Казанской губернии на должной высоте. Инициатива на этот раз исходила от Особой комиссии при Императорском Русском историческом обществе, возникновение которой в 1911 г. довольно интересно. Дело в том, что император Николай II на годичном собрании этого общества 18 марта 1911 г. повелевает ему обсудить меры к сохранению местных архивных материалов, выработанные предположения следовало представить ему лично. Причина столь неожиданного внимания к архивному наследию, должно быть, объяснялась приготовлениями к предстоящему празднованию 300-летия династии Романовых. Результатом долгих размышлений и была идея создания выше названной Особой комиссии, положение о которой было утверждено Советом Министров 19 февраля 1912 года. Обязанности этой комиссии заключались в следующем: 1) приведение в ясность положения местных архивов и находящихся в них исторических материалов; 2) разработка мер к сохранению тех исторических документов, которые нуждались в охране [19, с. 10]. В процессе своей деятельности комиссии нужно было вступать в непосредственные сношения для получения необходимых сведений о местных архивных собраниях, с существовавшими тогда в России губернскими учеными архивными комиссиями, там же, где их не было — с археологическими обществами или другими учреждениями, занимавшимися изучением и сохранением исторических документов. Что же касается Казанской губернии, то в понимании Русского исторического общества работу по сохранению местных архивов должно было, естественно, проводить Общество археологии, истории и этнографии при Казанском университете, к которому и последовал соответствующей запрос, обсужденный на заседании Общества 15 марта 1912 г. В этом запросе Особая комиссия просила ответить на ряд, казалось бы, простых вопросов, которые, тем не менее, у собравшихся вызвали чувство замешательства. Недоумение было порождено уже самой формулировкой первого вопроса, — «Какие правительственные архивы существуют в подведомственном Обществу районе?» Во-вторых, нужно было обстоятельно рассказать о том, имели ли эти архивы особые, специально оборудованные помещения или же находились вместе с текущим делопроизводством. В-третьих, требовалось дать скрупулезную характеристику размерам и состоянию архивных помещений его (т. е. — Общества) района, чтобы по этим сведениям можно было судить о степени их пригодности или не пригодности для хранения архивных документов. Попутно не мешало сообщить о тех мерах, которые следовало предпринять для приведения, в данном случае, негодных помещений в более или менее сносный вид. И, наконец, Особую комиссию интересовали сведения о частных архивах и собраниях исторических документов, а также общие пожелания казанских ученых по проблеме охраны и благоустройства архивов.
Судя по всему то, что было предпринято Русским историческим обществом не являлось обычным сбором анкетных данных на предмет уяснения положения провинциальных архивов. О том, что они, в большинстве своем, влачили жалкое существование знали все. Скорее всего, вслед за этими вопросами, обращенными к тому или иному научному учреждению или обществу, немедленно последовало бы предложение к нему же (если это не подразумевалось сразу) непосредственно заняться работами по охране и научной разработке архивных собраний. Любопытно только, что ни разу четко не была проговорена финансовая сторона этих, безусловно, дорогостоящих мероприятий сначала по «приведению в известность» и уж тем более сохранению архивных документов. Очевидно, предполагалось, что провинциальные научные общества или учреждения сами изыщут необходимые средства, а Особая комиссия будет оказывать помощь в виде методических рекомендаций и, естественно, моральной поддержки. Поэтому если не оправданным, то вполне объяснимым выглядел отказ Казанского Общества археологии, истории и этнографии от сотрудничества, заявившего сразу, что «... не имеет какого-либо «подведомственного» себе района», не располагает точными сведениями ни об «архивах ближайших местностей» в целом, ни об архивных помещениях и частных архивах в отдельности. Горестно посетовав, что и собственное то собрание «исторических документов» из-за отсутствия надлежащего помещения, денежных средств до сих пор не разобрано (вследствие чего «исторические документы» оставались невыделенными из общего собрания рукописей), Общество тут же деловито указало на существовавшие тогда в Казани Церковно-археологическое общество Казанской епархии и Военно-историческое общество, которые, по его мнению, могли оказаться полезными Особой комиссии, «в ее работе по приведению в ясность положения местных архивов и находящихся в них исторических материалов»
Очень странно только, что «... существующее преимущественно на добровольные пожертвования, материально малообеспеченное» Общество археологии, истории и этнографии тем не менее с большим успехом занималось археологическими изысканиями, издательской деятельностью, созданием музея и другими работами по исследованию местного края [15, с. 529—535] и иных регионов России, но не находило ни средств, ни возможности для столь же обстоятельных архивных работ. Дело здесь даже не в том, что среди казанских ученых в конце XIX — начале XX вв. было широко распространенным мнение о полной гибели документальных свидетельств функционирования региона в эпоху позднего феодализма и последующих периодов. Главная причина, на наш взгляд, в том, что на тот момент просто не нашлось авторитетной и энергичной личности, столь же заинтересованной в архивном деле, как, скажем, выдающийся русский историк и архивист Н.В. Калачов.
Безусловно, у членов Общества археологии, истории и этнографии было желание сделать все возможное для сохранения архивного наследия Казанской губернии, но носило оно, по существу, если так можно выразиться, платонический характер. Это проявлялось и в том, что Общество, конечно, участвовало в работах по приведению в ясность, сохранению, научной разработке и т. д. тех или иных архивных собраний, но не в качестве организатора или руководителя, а только лишь обычных, необходимых, по инструкции сотрудников от «ученого учреждения».
Итак, подводя итоги, отметим следующее. Дореволюционная Россия являлась одним из немногих крупных европейских государств (вместе с Австро-Венгрией), где не была проведена централизация архивного дела. Это свидетельствовало как о замедленности экономического развития, так и о невысоком уровне административной культуры. Безбрежная ведомственность архивов правительственных учреждений, полнейшая независимость от них архивов сословных учреждений и организаций, частно-владельческих и акционерных предприятий и банков, учреждений религиозного культа и многочисленных архивов «личного происхождения» при отсутствии законодательства об охране и организации архивов и специального правительственного учреждения по руководству ими — вот та неполная картина «архивного нестроения», которую мы наблюдаем на рубеже XIX—XX вв. в России. Ученые архивные комиссии являли собой попытку привлечения к улучшению архивного дела общественность. Являясь по существу одной из форм провинциальных исторических обществ, комиссии объединяли силы местной интеллигенции для изучения и собирания памятников старины. Однако как архивные учреждения они не выполнили и не могли выполнить стоявшие перед ними задачи, которые были под силу лишь специальному государственному учреждению. В Казанской губернии рубежа XIX—XX вв. деятельность ОАИЭ при университете направлена была на спасение лишь некоторых архивных комплексов (в соответствии с задачами, которые ставились ими в процессе научной или иной деятельности). В этой связи хотелось бы привести слова крупнейшего русского историка и академика С.Ф. Платонова, сказанные им на первом съезде представителей губернских ученых архивных комиссий, прошедшем 6—8 мая 1914 г. по поводу значения местных архивов для исторической науки: «…Материалы, которые хранятся на местах […] имеют огромное значение, но, за немногими исключениями, материалы эти находятся в обороте очень узкого круга населения или администрации, а чаще совсем не находятся ни в каком обращении» [22, с. 53]. Между тем реалии новейшего времени требовали изучения не только свидетельств «преданий старины далекой», но и документальных материалов недавнего прошлого.
Список литературы:
1.Амирханов Р. Наследие, достойное изучения //Гасырлар авазы — Эхо веков. — 1999. — № 1/2. — С. 319.
2.Борисов В. Заметка об архивах г. Казани // Древности. Труды археографической комиссии Императорского Московского археологического общества. Т. 2., вып. 1. 1900 г. — С. 150—151.
3.Брожостовская Н.В. Вопросы архивного дела на Археологических съездах в России (1869—1911 гг.) // Археографический ежегодник за 1971 г. М., 1972. — С. 89—105.
4.Известия ОАИЭ. 1878, вып. 1—5. — С. 34—35.
5.Известия ОАИЭ. Т.XXX. вып. 1. — С. 1—20.
6.Известия Общества археологии, истории и этнографии. 1878 г. т. 1, вып. 1—5. — С. 7.
7.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. 1878, вып. 1—5. — С. 103.
8.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. I.II за 1879 г. 1880 г. — С. 88, 155.
9.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. Т. XII, вып. 1. Казань, 1906 г. — С. 1—4.
10.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. Т. XII, вып. 4. Казань, 1906 г. — С. 285.
11.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. Т. XIV, вып. 5, Казань, 1898 г. — С. 590—592.
12.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. Т. XVII, вып. 1—4, 1900 г. — С. 81.
13.Известия Общества Археологии, истории и этнографии. Т. XVIII, вып. 4—6, Казань, 1908 г.
14.Известия Общества Археологии, истории и этнографии.1878. вып. 1-5. – С.45.
15.Ильинский Л.К. Общество археологии, истории и этнографии при Казанском университете // Краеведение. — Т. 6. — № 9. — 1929. — С. 529—535.
16.Маяковский И.Л. Исторический очерк архивного дела в России. М., 1918. — С. 12—15.
17.Отчет о деятельности ОАИЭ при Казанском университете. 4-й год существования (1881—1882 гг.), 1882. — С. 9—10.
18.Отчет о деятельности ОАИЭ при Казанском университете. 1879. I,II. 1880. — С. 45.
19.Протоколы общих собраний и отчет ОАИЭ за 1912 г. — С.10.
20.Протоколы общих собраний и заседаний Совета ОАИЭ при Казанском университете за 1914. — С. 22.
21.Рождественский С. Историк-археограф-архивист // Архивное дело. вып. 1. 1923 г. — С. 1—2, 6.
22.Степанский А.Д. Из истории архивной общественности // Вестник архивиста. М., — 1998. — № 3 (45). — С. 53.
23.Фахрутдинов Р.Г. Очерки по истории Волжской Булгарии. М.: «Наука», 1984. — С. 155.
24.Хабибуллин А.А. Изучение истории народов Среднего Поволжья и Приуралья в Обществе АИЭ при Казанском университете (1878—1917 гг.): Дис. ... канд. ист. наук. Казань, 1979. — с. 180.
25.Шобухов М.Н. Описание документальных материалов в архивах дореволюционной России. М., 1955. — С. 13.
26.Шпилевский С.М.О задачах деятельности Казанского общества АИЭ. Казань, 1883. — С. 2, 24.
27.Шпилевский С.М. О задачах деятельности Казанского общества АИЭ. Казань, 1884. — С. 23.
28.Шпилевский С.М. Древние города и другие булгарско-татарские памятники в Казанской губернии. Казань, 1877. — С. 585.
дипломов
Оставить комментарий