К ВОПРОСУ О МОНГОЛО-КИТАЙСКОМ ТЕКСТЕ "ЮАНЬ-ЧАО БИ-ШИ"

"Юань-чао би-ши"  ̶ самый древний письменный памятник периода монгольской империи Чингис-хана. Попробуем еще раз разобраться в переводе на русский язык его названия исходя из предпосылки, что средневековые монголы принадлежали к ираноязычному миру и говорили на скифо-аланском языке. Основанием для такого утверждения послужил перевод с осетинского (то есть скифо-аланского) языка на русский свыше 1135 слов (бытовых, военных терминов, названий племен, топонимов и др.) [2, с. 257-329], содержащихся в летописных источниках [5], [6], [7], [8].

С тех пор, как архимандрит Палладий (П.И. Кафаров) в середине XIX в. приобрел монголо-китайский текст литературного памятника Средневековья [10], над этой рукописью, не считая самого Палладия, работало большое число известных европейских и китайских ученых. Прошло полтора столетия, но интерес к содержанию письменного артефакта эпохи Чингис-хана не ослабел. Авторы специальных статей и сборников, популярных переводов и адаптаций – все разными путями стремятся приблизиться к истине: максимально точно расшифровать этот древний монголо-китайский текст. Но, как часто бывает, "стремиться" и "действительно приблизиться" – далеко не одно и то же.

Случилось так, что в этом многоголосье утонуло даже истинное название рукописи. На литературном памятнике стояло два заголовка, записанных иероглифами: "Юань-чао би-ши" и, более мелко, монгольский – "Ман-хо-лунь ню-ча то-ча-ань". Считается, что "Юань-чао би-ши" буквально означает "секретная (фамильная) история династии Юань (монгольской)". В 1941 г. С.А. Козин озаглавил это произведение следующим образом: "Сокровенное Сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием Mongyol – un Niyuca tobciyan. Юань-чао би-ши. Монгольский обыденный сборник" [9]. С тех пор и это название, и перевод, выполненный С.А. Козиным, стали классическими для советско-российской науки. Но когда Б.И. Панкратов в 1962 г. опубликовал собственный перевод рукописи под названием "Юань-чао би-ши. Секретная история монголов", в предисловии к своему исследованию он подверг сомнению право на существование в названии литературного памятника слова "чао" (династия, кит.), считая его случайно приписанным в 1805 г. китайским ученым-текстологом Гу Гуан-ци, и усомнился в правильности перевода слова "би" (секрет, кит.). Он пояснил: "секретной" она была названа потому, что была найдена в том отделении дворцового архива, куда во время царствования династии Юань имели доступ лишь немногие избранные монгольские сановники и где хранились секретные исторические документы монгольских императоров, недоступные ни для кого из китайцев"[11, с. 9].

В литературе до 30-х годов XX столетия часто встречалось не одно, а два названия этого древнего произведения: "Юань-чао би-ши" и "Юань-чао ми-ши" [4]. Если у ученых-исследователей были небезосновательные сомнения по поводу двух (чао и би) из четырех слов заголовка, попробуем исключить их из обоих названий. В результате, пригодным для нашего исследования остается только второе название рукописи – "Юань ми-ши". Предположим, что "Юань ми-ши" – это, действительно, китайская иероглифическая транскрипция монгольского заголовка, в котором присутствует слово, звучащее как "юань". И здесь возникает закономерный вопрос: почему считается, что "юань" непременно должен означать девиз понятия «династия Юань»? Возможно, за словом "юань" скрыт совершенно иной смысл? Обратимся к хронологии событий того периода. Рассматриваемый литературный памятник был завершен в 1240 г. во времена правления Угедея, а новая династия Юань была провозглашена Хубилаем в 1271г. Следовательно, нельзя с полной уверенностью утверждать, что под словом "юань" в 1240 г. непременно подразумевалось понятие "династия Юань". Да это в целом противоречило бы содержанию рукописи. Слово "юань" могло заключать в себе вовсе не этот смысл. Обратимся вновь к осетинскому (скифо-аланскому) языку [1]. Слово "юань" (иуæй) переводится как "часть", "доля"; "ши" (си) – "его", а слово "ми" означает "дело", "занятие". По утверждению Б.И.Панкратова, некоторые исследователи полагали, что слово "ми" является пекинским произношением слова "би". С этим трудно согласиться. Непонятно, почему именно это слово претерпело подобное изменение. Думается, это – простое совпадение двух разных по смыслу слов, но одинаково звучащих и в скифо-аланском, и китайском языках. Скорее всего, в оригинале, это было слово «ми», но затем, в результате трансформации, которую претерпел монголо-китайский текст, его заменили на более понятное китайцам "би" – секрет.

Итак, если воспользоваться переводом указанных трех слов с помощью скифо-аланского языка, то письменный артефакт под названием "Юань ми-ши" мог звучать как "Иуæй ми-си" (Юай ми-ши), что означает "часть дела его". Известно, что большая часть средневековой летописи посвящена великим деяниям Чингис-хана. Но не только им. Рассматриваемое историческое сочинение прослеживает генеалогию рода Чингис-хана на протяжении почти семи столетий, уделяя при этом огромное внимание жизни и деятельности далеких предков, близких родственников и соратников. Читая это произведение, понимаешь: да, Чингис-хан велик, грандиозен. Но на фоне почти тысячелетних событий его деяния – пусть и очень впечатляющая, весомая, но только часть дела, часть вклада в общее дело его рода.

Монголы не любили пышных слов. И в делах, и в именах, и в названиях они ценили точность и конкретику. Вот почему можно предположить, что свою историческую летопись, 9/10 части которой посвящено жизни и деятельности Чингис-хана, они могли скромно, но емко назвать "Часть дела его" или, еще точнее, "Его вклад в общее дело".

Впрочем, все сомнения относительно правильности или неправильности перевода заголовка монголо-китайского текста теряют смысл, если нет уверенности в главном – истинности самого названия "Юань-чао би-ши". В предисловии к своему переводу литературного памятника Б.Панкратов попытался объяснить, почему он сомневается в достоверности общепринятого китайского названия. Он пишет: "Мы считаем вполне вероятным, что Чингис хахан-у худжаур было настоящим заглавием оригинала, записанного уйгурским письмом, или, по крайней мере, той части его, которая относится к жизнеописанию Чингис-хана, занимающем девять десятых всего текста памятника" [11, с. 9]. И обосновывает свое открытие тем, что слова этой фразы во всех списках рукописи вынесены в отдельную строку, являются совершенно самостоятельными, а место в строке после них, которое могло быть заполнено другими словами следующей фразы – пустует. А поскольку, как справедливо отмечал Б.И. Панкратов, основная часть рукописи посвящена Чингис-хану, фраза "Чингис хахан-у худжаур", возможно, и есть истинное название этого древнего литературного источника. Далее Б.И. Панкратов предположил, что эта фраза может означать происхождение Чингис-хана.

Соглашаясь с постановкой вопроса о необходимости уточнения заголовка монголо-китайского текста, приходится признать перевод фразы "Чингис хахан-у худжаур" вольным и не соответствующим истинному смыслу слов, входящих в ее состав. Дело в том, что название "Чингис хахан-у худжаур" можно перевести, вновь воспользовавшись осетинским языком: хахан (хахон) – горец; у – быть, есть; худжаур (худзæуар, худзуар) – святой покровитель свиней и кабанов, где ху – свинья, дзæуар (дзуар) – покровитель, святой, божество. В осетинской мифологии Хуыджыры или Худжири – тоже божество, покровитель диких кабанов и свиней [3, с. 183]. Свинья (ху), кабан (джир) являлись тотемными животными для рода Чингис-хана. Поэтому род, к которому относился Чингис-хан, был под защитой святого покровителя свиней и кабанов, т.е. Худзуара. Сам Чингис-хан по персидским источникам носил прозвище Джирджис (джир – кабан, джис – размышление, сомнение; думающий кабан). Именно джир – кабан, а не ху – свинья. И мы знаем разницу между ними: значит, не утративший звериный нюх, плодовитый, мощный, опасный и свободный. Эта связь с тотемным животным, а значит, с божественным покровителем рода Худзуар присутствовала в именах многих соплеменников Чингис-хана (Джаринджир, Ноджуд Саруджир, Джиргала и др.). Название этого тотемного животного входило в имена внуков Чингис-хана Хулагу, Хубилая и других средневековых монголов, превращая их имена в эпонимы. В современной Осетии-Алании к роду Хуыджыры (Худжири) принадлежат Хубаевы, Хуцистовы и др. Таким образом, можно предположить, что фраза "Чингис хахан-у худжаур" в литературном переводе могла бы выглядеть так: "Чингис, горец, поклоняющийся Худзуару". Значит, и заголовок монголо-китайского текста, окажись Б.И. Панкратов прав, мог бы сегодня называться не "Сокровенное Сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием Mongyol – un Niyuca tobciyan. Юань-чао би-ши. Монгольский обыденный сборник", а совершенно иначе: "Чингис, горец, поклоняющийся Худзуару".

Если вдуматься, ничто из того, что известно о Чингис-хане, не противоречит такому смыслу рассматриваемой фразы. В ней подчеркнуты два ключевых момента. Во-первых, "Чингис, горец…". Почему-то принято считать средневековых кочевников-монголов жителями исключительно равнин, степей. На самом деле, и это подтверждают исторические документы, племя Чингис-хана вело свою родословную от предков, столетиями обитавших в горной местности. Становище Чингис-хана тоже находилось в горной местности возле горы Бурхан-Калдун. Более того, эта гора буквально на метафизическом уровне была связана с жизнью и судьбой Чингис-хана. А то, что на слове "горец" сделан особый акцент, по-видимому, означает, что люди, жившие в горах, по своему духу, ментальности отличались от кочевников-степняков. И летописцу казалось важным подчеркнуть эту особенность личности Чингис-хана. Во-вторых, "Чингис…поклоняющийся Худзуару". Похоже, в представлении средневековых монголов Худзуар был очень могущественным, если он покровительствовал таким сильным и плодовитым животным, как кабан и свинья. Надо полагать, мощное влияние такого божественного защитника невидимо распространялось на каждого члена рода, и Чингис-хан был тому ярким подтверждением. Вот почему о покровителе рода нельзя было забывать, его следовало почитать и приносить жертвы, а имя его необходимо было увековечить в литературном памятнике в назидание потомкам.