ДИСКУРС  БЕЗУМИЯ:  ТРАНСГРЕССИВНЫЕ  ВОЗМОЖНОСТИ  ЯЗЫКА

Каменева  Ксения  Владимировна

студент  5  курса,  кафедра  философии  СФУ,  РФ,  г.  Красноярск

E-mail:  kseniasanti@mail.ru

Круглова  Инна  Николаевна

научный  руководитель,  канд.  филос.  наук  СФУ,  РФ,  г.  Красноярск

«Быть  может,  когда  исчезнет  диспозиция

Нашего  современного  мышления,

Человек  исчезнет,  как  исчезает  лицо,

Начертанное  на  прибрежном  песке»

Феномен  безумия  красной  нитью  проходит  через  всю  историю  развития  общества  и  отдельного  индивида,  как  неотъемлемой  его  части.  Но  особое  звучание  эта  проблема  приобретает  на  современном  этапе  развития,  когда  резко  встает  вопрос  о  «пределах  нормы»,  границах  человеческой  личности.  Вряд  ли  покажется  противоречивым  то  утверждение,  что  современное  общество  находится  в  состоянии  определенного  смыслового  сдвига,  все,  что  знакомо  человечеству  наделяется  новым,  непредсказуемым,  таинственным  содержанием.  Как  результат  подобного  смыслового  сдвига  мы  можем  наблюдать  своего  рода  антропологический  кризис,  человек  неизбежно  сталкивается  лицом  к  лицу  с  собственной,  бессознательной  «инаковостью»,  нетождественностью,  теми  нераскрытыми  началами,  которые  позволяют  постичь  новые  смыслы,  но  выводят  его  за  границы  «нормы»  (психологической,  социальной),  что  и  рассматривается  как  безумие.  «Нет  ни  одной  культуры  в  мире,  где  было  бы  все  позволено,  Давно  и  хорошо  известно,  что  человек  начинается  не  со  свободы,  но  с  предела,  с  линии  непреодолимого».  Таким  образом,  именно  безумие  становится  хранилищем  смысла.

Возникает  вопрос,  не  попади  человек  в  такую  ситуацию  вынужденной  внутренней  раздвоенности,  разобщенности  смысла,  стал  бы  он  подвержен  болезненному  невротическому  состоянию?  Или  же  виной  всему  возникшая  дисгармония,  пропасть  между  Я  и  Бессознательным?  Наибольшая  опасность  современной  эпохи  коренится  не  в  природе,  не  в  технике,  но  в  самом  человеке,  психологии  индивида  и  особенно  психологии  массы,  которая  приобретает  совершенно  уникальное  значение,  вытесняя  отдельное  Я,  как  внутреннюю  целостность,  как  микрокосм,  на  месте  человека  появляется  пустота,  выраженная  как  обобщенная  толпа  —  неоднородная  и  неконтролируемая  бессознательная  структура.

Отсутствие  душевной  гармонии  (которую  на  раннем  этапе  развития,  например,  в  античности,  человек  находил  в  единении  с  природой  и  миром  посредством  мифологем),  вытесненной  тотальной  рационализацией,  тотальным  логосом,  потребительским  отношением  к  миру,  человек  вынужден  восполнять,  придумывая  собственные  призрачные  цели,  собственных  «демонов»,  как  их  назовет  Юнг,  разрушающих  человеческую  психику.  Человек  ищет  новые  смыслы  в  самом  себе,  ибо  вовне  они  иссякли,  он  вынужден  все  более  погружаться  в  себя,  как  в  некого  «Другого»,  но  стремясь  таким  путем  к  внутреннему  единению,  он  получает  противоположный  результат.

Таким  образом,  можем  ли  мы  сказать,  что  безумие  —  это  следствие  прогресса,  болезнь  всего  общества  в  целом,  выражающая  внутреннюю  неудовлетворенность  все  более  нарастающими  и  укрепляющимися  рамками,  которые  устанавливает  цивилизация?

Изначально,  в  парадигме  традиции,  безумие  рассматривалось  шире,  чем  любые  рассудочные  модели.  Человек  еще  ощущает  свою  целостность,  гармоническую  вписанность  в  окружающий  мир,  безумие  рассматривается  не  как  болезнь,  а  как  положительная  характеристика,  безумец  остановится  хранителем  тайны,  человеком,  преодолевшим  пределы  и  границы  логоса,  познавшим  свое  сакральное  предназначение.  Не  разум  ведет  человека  к  мудрости,  но  безумие,  как  сакральное  начало  в  человеке.

Огромное  значение  пониманию  безумия,  как  мистерии,  приобщения  к  миру  божественного,  запредельного,  придавалось  в  древнем  Китае.  Именно  момент  древнего  «духообщения»  понимался  как  жизнь  «настоящая»,  в  то  время  как  повседневное  существование,  оторванное  от  мира  мистерии,  считалось  во  всех  культурах  лишь  некой  подготовкой  к  той  настоящей  жизни.  «Истинность»  состояния  сознания  определялась  «отличностью»  поведения  человека  в  повседневной  практике.  В  китайской  традиции  состояние  опьянения  —  цзуй  является  более  «правильным»,  нежели  обычное,  «трезвое»  существование.  Состояние  цзуй  становится  символом  бегства  из  мира  давления,  контроля  канона  и  ритуала,  контролирующих  поведение  человека.  Это  состояние  является  также  источником  поэтического  и  художественного  творчества.

С  19  века  безумие  начинает  рассматриваться  как  психическое  расстройство,  безумцы  превращаются  в  больных.  Важнейшую  роль  начинает  играть  взгляд  психиатра,  авторитет  врача  возвышается  до  уровня  «отца»  для  пациентов.  Научная  психиатрия,  психоанализ  как  бы  вскрывает  внутренний  мир  безумия,  выходит  с  ним  на  «диалог»,  наделяя  его  все  новыми  и  новыми  чертами.  Фуко  приходит  к  фундаментальному  выводу  о  том,  что  безумия  как  такового,  как  болезни,  до  XIX  века  не  существовало.  Психиатрия  не  просто  стала  по-новому  изучать  психические  болезни,  но  что  она  создала  их.  XIX  век  породил  в  культуре  необходимость  создания  такого  образа  психического  отклонения,  которое  указывало  бы  на  проявление  нашей  сущности,  пути  к  ее  разгадке.

Вместе  с  формированием  представлений  о  безумии  и  психической  болезни  происходит  формирование  представления  о  человеке,  как  человеке  отчужденном,  отчужденном  посредством  безумия  от  его  индивидуальной  сущности.  Безумие  отчуждает  человека,  но  тем  самым  ведет  к  познанию  собственной  сути,  вскрывает  истину  о  человеке,  таящуюся  в  «тайниках»  его  сознания.  «Хранителем  знания,  столь  недоступного  и  столь  устрашающего,  выступает  Дурак  в  своей  простоте  и  невинности.  Если  человек  разумный  и  мудрый  различает  лишь  разрозненные  —  и  оттого  ещё  более  тревожные  —  его  образы,  то  Дурак  несёт  его  всё  целиком».

Радикальный  поворот  в  подходе  к  Б.  осуществил  З.  Фрейд.  Психоанализ  переходит  к  изучению  психического  функционирования  в  его  становлении,  перенося  акцент  на  ее  психологические  истоки  болезни  и,  далее,  с  болезни  на  больного.  «Благодаря  Фрейду  безумие  переместилось  к  форме  языкового  запрета.  Тогда  безумие  перестало  быть  грехом  слова,  богохульной  речью  или  каким-то  запрещенным  смыслом  (и  вот  почему  психоанализ  оказывается  великим  снятием  определенных  самим  Фрейдом  запретов);  безумие  возникло  теперь  как  слово,  говорящее  —  сверх  того,  что  оно  говорит,  —  что-то  другое:  то,  единственным  кодом  чего  может  быть  только  оно  само.  Именно  из-за  этого  безумие  явилось  не  как  уловка  скрыого  значения,  но  как  восхитительное  хранилище  смысла»  [4].

Начиная  с  Фрейда  было  положено  рассмотрение  безумия  как  двойной  языковой  системы,  которая  по  сути  ничего  не  говорит,  поскольку  представляет  собой  язык,  который  существует  лишь  в  речи,  а  речь  изрекает  лишь  содержащийся  в  ней  язык.

Шизофрения  может  быть  рассмотрена  как  результат  развития  патологических  текстов.  По  сути,  что  такое  бред  или  иллюзия?  Они  представляют  собой  текст,  существующий  в  воображении  больного,  но  возможность  обнаружить  или  расшифровать  его  крайне  мала,  настолько  глубоко  оно  упрятано  в  глубинах  бессознательного.  Сложность  нашего  восприятия  бредового,  «больного»  текста  состоит  в  том,  что  мы  уверены,  что  за  определенным  высказыванием  всегда  стоит  осмысленное  содержание,  то  есть  продуктивная  работа  нашего  сознания.  Но  что,  если  это  не  так  или  не  всегда  так?  Таким  образом,  как  патологический  может  быть  взят  тот  текст,  который  нарушает,  выходит  за  границы  «правильного»  построения  текста.  Невропатическое  выражение  или  выражение  шизофренического  типа  подрывает  согласованность  означаемого  и  означающего,  то  ест  разрывает  реальность  и  ее  выражение  в  высказывании,  так  как  «больной»  текст  зачастую  выражает  не  то,  что  есть,  но  то,  чего  на  самом  деле  нет  и  быть  не  может.

Наиболее  ясно  проследить  связь  между  сознанием  и  высказыванием  можно  при  исследовании  неврозов,  навязчивых  состояний.  «Если  мы  наблюдаем  простое  повторение  навязчивых  действий,  например  пресловутое  мытье  рук,  то  без  ментальной  связи  этого  навязчивого  действия  с  идеей  загрязненности  оно  выступает  как  простая  персеверация  (стереотипное  повторение).  Будучи  же  связано  с  этой  идей,  данное  действие  выступает  уже  как  навязчивый  ритуал,  соотнесенный  с  такими  обсессивно-компульсивными  культурными  высказываниями  и  языковыми  играми,  как  молитва  или  заклинание»  [2,  с.  38].

«Практики  безумия  —  это  своеобразные  языковые  игры,  нарушающие  логические  и,  возможно,  психологические  постулаты  здравого  смысла  и  формирующие  свои  постулаты  безумия.  Наиболее  распространенные  практики  безумия  —  галлюцинации,  когда  воображаемое  принимается  за  реально  существующее.  Возможно,  языковая  игра  в  регистре  реального  и  воображаемого  и  есть  наиболее  фундаментальная  практика  безумия»  2,  с.  86].

Если  простое,  четко  осознаваемое  нами  заболевание  отвечает  на  вопросы  «что  со  мной  не  так?  Что  с  моим  организмом  не  так?»,  то  в  случае  с  психопатологией  больной  стремится  ответить  на  другой  вопрос:  «Что  не  так  между  мной  и  окружающим  миром?»  -  невозможность  самостоятельно  ответить  на  данный  вопрос  и  вызывает  болезненное  состояние,  вызванное  чрезмерным  психологическим  напряжением.  Это  есть  ответ  на  вопрос  «от  чего  люди  сходят  с  ума»?  То  есть  безумие  выступает  как  защита  от  того  страдания,  которое  организм  не  в  состоянии  вынести.  Но  почему  человек  вдруг  начинает  воспринимать  реальность,  как  ложную,  а  успокоение  находит  в  своей  внутренней,  «иллюзионной»  реальности?  Нельзя  ли,  таким  образом,  сказать,  что  понимание  безумия,  как  тайника,  в  котором  сокрыта  истина,  является  чрезвычайно  верным? 

Отсутствие  душевной  гармонии  (которую  на  раннем  этапе  развития,  например,  в  античности,  человек  находил  в  единении  с  природой  и  миром  посредством  мифологем),  вытесненной  тотальной  рационализацией,  тотальным  логосом,  потребительским  отношением  к  миру,  человек  вынужден  восполнять,  придумывая  собственные  призрачные  цели,  собственных  «демонов»,  как  их  назовет  Юнг,  разрушающих  человеческую  психику.  Человек  ищет  новые  смыслы  в  самом  себе,  ибо  вовне  они  иссякли,  он  вынужден  все  более  погружаться  в  себя,  как  в  некого  «Другого»,  но  стремясь  таким  путем  к  внутреннему  единению,  он  получает  противоположный  результат.

«В  определенном  смысле  можно  сказать,  таким  образом,  что  не  безумие  производно  от  нормы,  а  норма  производна  от  безумия,  и  в  этом  состоит  неразрешимый  парадокс  человеческой  культуры  и  человеческой  мысли»  [2,  с.  113].

Список  литературы:

1. Гуревич  П.С.  Философия  человека  /  П.С.  Гуревич  М.:  ИФРАН,  1999—2001.  —  218  с.
2. Руднев  В.  Философия  языка  и  семиотика  безумия  /  В.  Руднев  М.:  Территория  будущего,  2007.  —  528  с.
3. Фуко  М.  История  безумия  в  классическую  эпоху  /  М.  Фуко  СПб.:  Университетская  книга,  1997.  —  604  с.
4. Юнг  К.Г.,  Фуко  М.  Матрица  безумия  /  К.Г.  Юнг,  М.  Фуко  М.:  Алгоритм,  2006.