ЯН ПОТОЦКИЙ КАК ПРЕДТЕЧА ФИЛОСОФИИ И КУЛЬТУРЫ ПОСТМОДЕРНИЗМА

В истории культуры мы всегда привыкли сталкиваться со строгим систематизированием культурных процессов и явлений, которые непременно сменяют один другой, как бы передавая друг другу спортивно-интеллектуальную эстафету. В действительности отождествляет ли себя интеллектуал, мыслитель, творец с тем или иным культурным течением? Едва ли всё обстоит именно так, как представлено в большинстве учебников по гуманитарным дисциплинам. И хотя все без исключения течения культуры и философии вбирают в себя и сосредотачивают в себе достижения предшествующей философской мысли, всё же накапливание культурного опыта имеет нелинейный характер. Задача данной статьи — на примере творческого наследия Яна Потоцкого (1761 — 1815 гг) в общих чертах обрисовать философское умонастроение польского автора и доказать, что его взгляды можно и следует трактовать как постмодернистские.

Как свойственно многим континентальным философам, граф Потоцкий изложил свои мировоззренческие взгляды в литературной форме. Памятником его мироощущению стала писавшаяся с 1797 по 1815 год «Рукопись, найденная в Сарагосе». Уходящая своими корнями в просветительскую традицию и связанная с жанром романа воспитания, «Рукопись» поначалу прочитывается как история нравственного становления центрального героя, Альфонса ван Вордена. Потоцкий подробно описывает строгое дворянское воспитание, которое получил главный герой и ставит особый акцент на его мужественности, умении держать слово, а также верности идеалам Просвещения. Ожидается, что в продолжение своих блужданий по горам Сьерры-Морены Ворден закалит характер и улучшит нравственные качества, основное его испытание — выбор между двумя трактовками авантюры, в которую он оказался вовлечен. Внутренний конфликт героя разворачивается вокруг того, являются ли соблазнившие его мавританские принцессы дьявольскими наваждениями или же они мистифицируют его с некой рационалистической целью, которую предстоит выяснить. С этой неопределенностью входят в роман интеллектуальные уловки, загадки и недоговоренности. Роман Потоцкого буквально пронизан постмодернистским настроением, в данной статье я выделю особенности, позволяющие считать Потоцкого прямым предтечей постмодернистской философии в ключевых ее особенностях.

Нарративы. С точки зрения стилистических и композиционных особенностей роман Потоцкого причисляют к представителям шкатулочного стиля и ставят в один ряд с такими произведениями, как «Тысяча и одна ночь», «Декамерон». Между тем цель автора, с которой он вводит множество рамочных историй, не сводится к простой задаче увлечь читателя. Собственно в качестве повествователя обозначен безымянный офицер французской армии, нашедший тетради в еще не разграбленном офицерами доме. Он решает, что наткнулся на что-то интересное, поскольку «рукопись содержала повествование о каббалистах, разбойниках и оборотнях». [1, с. 49] Далее протаганистом выступает Альфонс ван Ворден, его нарратив представлен в качестве главного, однако, сквозь него то и дело проступают истории второстепенных и третьестепенных персонажей, таким образом, история Вордена (дни 1-66) оказывается своеобразной рамой, которая заключает в себе самобытные и самоценные истории Эмины и её сестры Зибельды (день 1), историю замка Касар-Гомелес (день 1), историю одержимого Пачеко (день 2) историю Тривульцио из Равенны (день 3), историю Ландульфа из Феррары (день 3), историю братьев Зото (дни 5-7) и другие истории, которые, накладываясь друг на друга, составляют настоящую рекурсивную Вселенную. Как верно заметил один из персонажей, «Я попросту не знаю, кто говорит, а кто слушает. Маркиз де Вальфлорида рассказывает дочери свои приключения, а та рассказывает их вожаку цыган, а тот снова рассказывает их нам. Настоящий лабиринт. Мне всегда казалось, что романы и прочие произведения такого рода нужно составлять в несколько колонок, наподобие хронологических таблиц». [1, с. 366-367] Если последовать этой рекомендации, то мы увидим, как нарратив в некоторых фрагментах текста достигает четырех и даже пяти слоев, совершенно стирая всякую возможность увидеть за текстом фигуру автора-творца. Рекурсивный нарратив, конечно, задуман в качестве своеобразной игры с читателем, и в этой связи представляет иронический акт Потоцкого.

Ирония. Раскрываясь на структурном уровне в качестве мозаики из нарративов, постмодернистская ирония пропитывает «Рукопись» также и в содержательном плане. Вместо персонажей из плоти и крови роман Потоцкого населяют носители норм и идей современности. Психологизм, который ставился на первое место в романе воспитания, здесь замещает схематизм. Потоцкий методично и планомерно деконструирует разные типы мировоззрения, подчас через самих героев. Носитель научного мировозррения в романе, геометр Педро Веласкес, на игриво-провокативный вопрос сестры каббалиста о неодинаковом значении любви в жизни мужчин и женщин отвечает, исходя из своих алгебраических абстракций: «Вопрос, который сеньора задает мне... говорит о том, что одна любовь развивается в возрастающей прогрессии, а другая в убывающей. Следовательно, должен наступить такой момент, когда влюбленные будут любить друг друга одинаково. Таким образом, проблема разрешается на основе теории максимумов и минимумов, и ее можно представить себе в виде кривой линии. Я нашел очень удобный способ разрешения проблем такого рода». [1, с. 279] Так, Потоцкий незаметно для персонажей, но явственно для читателя доводит до абсурда страсть науки к калькуляции и обобщению. Отличительная черта его иронии — создание и сохранение атмосферы неопределенности, неуверенности, многополярности смыслов.

Интерпретация истории. За историю в романе «отвечает» Вечный Жид, чьи теоретические выкладки оказываются вполне в согласовании с тем, что говорится в признанных источниках. В конце концов Агасфер оказывается человеком, которого наняли, чтобы специально одурачить Альфонса вон Вордена, но этот факт совершенно не воспринимается как некое досадное событие. В постмодернистской интерпретации история и рассказ об истории предстают одним и тем же. Агасфер рассказывает фрагменты истории так, как если бы они представляли собой независящие друг от друга акты, разрушая всякую иллюзию целостности исторического процесса. Во время его риторики персонажи (главным образом, каббалист Уседа и геометр Веласкес) признаются друг другу, что они не услышали ничего нового. Бессмыслица происходящего лежит на поверхности, тем не менее, если вспомнить, что в романе действуют не живые персонажи, а проекции воззрений эпохи, всё встает на свои места. «Историограф» Агасфер выражает плюралистическую Вселенную без границ. Интересно, что в своих историях он ни разу не добирается до того момента, когда якобы происходит его встреча с Христом. Такой нарратив подразумевал бы, очевидно, вопрос о конце истории, а он бессмысленен в контексте событийного хаоса.

Деконструкция. Напомню, что трактовка романа совершенно очевидно не совпадает с заявленной линией романа воспитания. «Рукопись» поочередно предстает то рассказом о привидениях, то эротическим романом, то романом-путешествием, храня внутри себя признаки самых различных жанров эпоса. Для плюралистической Вселенной Потоцкого возможно применить классическое различение Деррида, выделив в качестве оппозиций день и ночь, мужское и женское, разум и чувства, порядок и хаос, общественное и личное, реальность и воображение. Читающий «Рукопись» выступает как бы соавтором Потоцкого в том смысле, что сверяет прочитанное с собственным литературным опытом и осмысливает в системе тех культурных координат, с которыми он непосредственно знаком.

Фрагментация. На структурном уровне фрагментация текста представляет собой самую яркую бросающуюся в глаза особенность. Переплетаясь друг с другом через прерывание и как бы насильственный перенос, нарративы демонстрируют свою нарочитую «искуственность», «сделанность». Мы имеем дело с параллельным монтажом многих линий повествования, причем, «переключаясь» с одной линии на другую, автор пользуется откровенно нескромными приемами, дерзкость которых усиливается от их повторения. Речь о том, что Вечный Жид, к примеру, прерывает свои истории каждый раз когда его, якобы, призывает более могущественный каббалист. Вожак цыган в свою очередь замолкает, если его обязательного участия требуют дела табора. Эти рациональные объяснения, казалось бы, должны удовлетворить поверхностного читателя, в действительности же они оказываются просто еще одним способом заставить подвергнуть эти закономерности сомнению, подпитать атмосферу неопределенности.

Языковые игры. Плюрализм смыслов, на содержательном уровне выражаемый в неопределенности конечных авторских установок, на уровне структурном обнаруживается, естественно, в языковых играх, которые вызывают к жизни культурные знаки, с которыми связан тот или иной контекст. Эротизм линии Эмина-Альфонс-Зибельда вызывается к жизни через обращение к культурному коду персидской поэзии. В частности, имена Меджнуна и Лейли заключают в себе целое поле смыслов для того, кто знаком с данным культурным кодом и, соответственно, соглашается играть в данную языковую игру. То, как сестры сообщают Альфонсу о том, как они поделили между собой роли Меджнуна и Лейли, пробуждает к жизни эротический дискурс. Свои языковые игры есть у каббалиста и разбойников, Вечного Жида, вожака цыган, геометра.

Отказ от непреложной истины. В «Рукописи» гораздо сильнее, по сравнению с другими памятниками литературы того времени, звучит мотив скептицизма в отношении универсальной истины. Слова о тщетности поиска конечных идей и положений Потоцкий доверяет сказать нескольким персонажам, они, однако, не имеют пораженческий характер. В романе нет какого-то идейного центра, к которому бы тяготели все сюжетные линии, и, пожалуй, задача Потоцкого и состояла в показе многообразия разных ценностей, идеалов, традиций, без переоценки чего-либо из вышеперечисленного. Формально роман заканчивается тем, что Ворден остается в лоне христианства, зачав со своими женами-родственницами по ребенку, один из которых будет взращен в христианской вере, а другой примет магометанство и со временем займет трон Гомелесов. Из рамочной истории мы узнаем, что план Гомелесов в дальней перспективе потерпел крах, однако сей факт ни в коем случае нельзя связывать с религиозными симпатиями и антипатиями автора, поскольку здесь уже состоялся, так сказать, суд истории, о чем нам и сообщается достаточно бесстрастным тоном.

Ничто, поверхность. Интересно, что несмотря на полифонию мировоззренческих установок в тексте, смысл вещей лежит на поверхности этого огромного лабиринта, называемого «Рукописью в Сарагосе». Невзирая на то обстоятельство, что герой имманентно погружен в состояние неопределенности, наперекор тому, что он не в состоянии провести четкую границу между реальностью и мистификациями, буквально всё в романе указывает на реалистическую подоплеку происходящего. Соучастники клана Гомелесов, который стремится продолжить род с помощью Вордена, намеками или напрямую сообщают о своих целях главному персонажу, вот почему мы сталкиваемся с отсутствием настоящей интриги, к финалу оборачивающимся разрушением построенного Потоцким лабиринта смыслов. Все истории рассказаны, нарративы, которые вызвал к жизни читатель, завершены, и мы остаемся лицом к лицу с полной бессобытийностью, концом интриги и концом реальности.

Фигура власти. План по манипулированию телом и разумом Альфонса принадлежит шейху Гомелесов, который, однако, едва ли предстает в качестве полнокровного персонажа. Скорее, мы имеем дело с «кадрово-количественной» организацией всех причастных заговору в качестве Коллективного Агента. Фигура власти в романе не навязывает герою своих целей, не угрожает, вернее будет сказать, что она соблазняет его, подталкивая добровольно принять нужное ей решение. Раздробленность Коллективного Агента позволяет снять напряженность дискурса власти, как бы распыляя тиранию в воздухе, делая из нее мыльный пузырь. Ив Ситтон в своей работе «Потоцкий и призрак постмодернизма» пишет, что «Реальная жертва остается неоплаканной: это сама организация... Никто среди Гомелесов не верил в (секретные) общества, поскольку все они по отдельности были только «индивидуальностями». И параллельно с организацией распался её проект». [2, p. 17]

Таковы вкратце основные характеристики постмодерна, наиболее полно заявившие о себе в романе. Не остается никаких сомнений в том, что «Рукопись, найденная в Сарагосе» должна быть интерпретирована в философском ключе. В своем главном произведении граф Потоцкий выступил прежде всего как мыслитель, ставящий под сомнение как рациональные, так и внерациональные способы познания действительности, предвосхитив главнейшие положения постмодернизма, задолго до его оформления в самостоятельное течение. Данная статья предлагает сосредоточиться не просто на «постмодернистском прочтении», «интерпретации» «Рукописи», она указывает на необходимость рассмотрения положений Потоцкого как постмодернистских по своей сути, утвердительно отвечая на вопрос о том, являлся ли Потоцкий предтечей такого философского явления, как постмодерн.

Список литературы:

1. Потоцкий Я. Рукопись, найденная в Сарагосе / Я. Потоцкий – М.: Эксмо, 2013. — 736 с.
2. Citton Y. Potocki and the Spectre of the Postmodern // Comparative Criticism. Cambridge University Press. 2002. № 24. P. 141-165.