«ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ» Э.А. ПО В РУССКОЙ РЕЦЕПЦИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.

E.A. POE’S “PSYCHOLOGICAL EXPERIMENTS” IN THE RUSSIAN RECEPTION OF THE XIX^TH CENTURY

Lidia Dmitrieva

phD in Philology, assistant professor at Tomsk State University,

Russia, Tomsk

АННОТАЦИЯ

Интерес к психологии прозы Э. По возник в 60-е гг. XIX в. Мотив психического эксперимента как сюжетной основы обнажения человеческой души в художественном тексте, характерный для творчества Э.А. По, был близок Ф.М. Достоевскому. Влияние человеческих чувств на логический процесс подробнее рассматривалось в критике Н.В. Шелгунова. Наибольший интерес психологизм всех новелл По вызвал у Н. Аксакова, а в конце XIX в. тема психологических экспериментов окрасилась в символистские тона.

ABSTRACT

The interest in the psychology of the writings by E.A. Poe arose in Russia in the 1860s. It was essential for E.A. Poe to use in his short stories the plotline of a psychological experiment to reveal the inner world of a person, and that idea was close to F.M. Dostoyevsky. The influence of feelings on a person’s reasoning was addressed to in more detail in the criticism by N.V. Shelgunov. Later N.P. Aksakov demonstrated even greater interest in the psychology of E.A. Poe’s short stories. In the late XIX^th century the psychological experiments acquired some shades of symbolism in the Russian reception.

Ключевые слова: психологизм; рецепция; Э. По; новеллы; Ф.М. Достоевский; Н.В. Шелгунов; Н.П. Аксаков.

Keywords: psychology; literary reception; E.A. Poe; short stories; F.M. Dostoevsky; N.V. Shelgunov; N.P. Aksakov.

В XIX в. в русской рецепции новелл Э.А. По, для которой был характерен интерес к авантюрным элементам в творчестве писателя, переломной для русского восприятия его прозы стала статья Ф.М. Достоевского. Статья была опубликована в 1861 г. в журнале «Время» и предваряла публикацию трех новелл Эдгара По, среди которых «Черный кот» и «Сердце-обличитель». М.А. Турьян в комментариях к собранию сочинений Достоевского назвал его вступление к переводам (выполненным Михаловским) «по сути первой серьезной и глубокой оценкой писателя в России» [10, c. 479]. После публикации статьи Достоевского началось глубокое критическое восприятие творчества По. Достоевский, скорее всего, был знаком не только с опубликованными во «Времени» новеллами. Не зная английского языка, он вполне мог в своей оценке творчества американского писателя руководствоваться французскими переводами Ш. Бодлера.

О родстве творческих установок русского писателя-реалиста и французского поэта-декадента писали некоторые исследователи, хотя данный аспект изучен еще не до конца. Наиболее подробно этот вопрос был рассмотрен Р.Г. Назировым. Как утверждает исследователь, едва ли Бодлер и Достоевский были знакомы с произведениями друг друга, тем не менее он сближает их творчество. Разочаровавшись в возможности гармоничного социального устройства, оба писателя обратились к теме «святости страдания, обращения к религии, поиску пути личности» [8, c. 7]. Можно сказать, что Ф.М. Достоевский стал первым проводником философии По в России. Именно публикация его предисловия к переводам новелл американского писателя включила их в разряд серьезной литературы, требующей специального прочтения.

Интерес к загадкам человеческой сущности обусловил внимание Достоевского к переводам трех новелл, опубликованным во «Времени». В творчестве русского реалиста актуальными были мотивы психического эксперимента, для чего он ставил своих героев в невероятные положения, придумывал кризисные ситуации с целью наибольшего обнажения души. Во вступлении к публикации новелл тема преступного начала в человеке переплетается с размышлениями Достоевского о необычности фигуры По и уникальном характере его творчества: «Вот чрезвычайно странный писатель, – именно странный, хотя и с большим талантом» [6, c. 230].

Отдавая дань Гофману как яркому таланту, Достоевский, тем не менее, высоко оценивает и творческий метод По. Немецкий романтик, скорее всего, упоминается в данной статье для создания контраста, поскольку природа фантастического в творчестве По и Гофмана очень различна, хотя и ведет к появлению схожего эффекта. Для немецкого романтика идеал заключался в неземном измерении, что отражалось в создании причудливых образов и персонажей. В отличие от Гофмана, По, как считал Достоевский, наделял свои произведения «материальной» фантастикой. В восприятии русского реалиста американский писатель обладал «странным талантом», обусловленным наличием у него огромного воображения. Но, по мнению Достоевского, в данном случае фантазия переплетается с долей материальности, что объясняется американским происхождением автора выбранных новелл [6, c. 236]. Именно эта особенность прозы и лирики американского автора позже стала привлекать русских читателей, критиков и литературоведов.

Материальность фантастического у По, как считал Достоевский, проявлялась конкретно не в создании необычных, причудливых образов, а в причудливом соположении обыденных фактов, ведущем к эффекту, ожидаемому американским писателем, который «почти всегда берет самую исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение, и с какою силою проницательности, с какою поражающею верностию рассказывает он о состоянии души этого человека!» [6, c. 232].

Говоря об обращении Достоевского к новеллистике По, невозможно ограничиться анализом лишь критической рецепции, так как русский писатель-реалист не только оценил творчество американского романтика с позиций публициста, но и впоследствии развил некоторые элементы поэтики и проблематики его прозы в собственных произведениях. О творческом усвоении мотивов По Достоевским подробно пишет Д. Гроссман. М. Турьян также приводит примеры такой рецепции. Например, ссылка на По есть в черновом варианте рассказа «Сон смешного человека». Как считает Турьян, «ассоциация с По вызвана была раздумьями о зыбкости границ между реальным и ирреальным» [10, c. 480]. Далее комментатор отмечает, что данный мотив, являясь основополагающим в творчестве американского писателя, был предметом острого интереса и Достоевского.

Влияние По на Достоевского отразилось прежде всего в жанровой специфике его произведений. В своем основополагающем труде о проблематике творчества русского писателя М. Бахтин писал о жанре мениппеи как наиболее характерном для Достоевского [2, c. 85]. Эта литературная традиция, идущая еще из произведений античных авторов, имела в творчестве Достоевского много источников, одним из которых Бахтин называл новеллы По.

По мнению исследователя, от мениппеи в творчестве американского писателя есть лишь один признак: необычность, странность ситуации, в которой находится герой. Но далее Бахтин замечал, что именно эта примета является самой главной, жанроформирующей. На наш взгляд, эта черта является основой фантастики По, которую Достоевский определил термином «материального»: все герои обычны, нет призраков и каких-либо других потусторонних явлений, но ситуации, в которых находятся эти герои настолько экстравагантны, что это накладывает отпечаток на все повествование, придавая ему оттенок фантасмагоричности, нереальности. Бахтин называл тенденцию к моделированию странных сюжетов магистральной в прозе Достоевского: «Наконец, в этом сказалась исконная черта творчества Достоевского: стремление внести исключительность в самую гущу повседневности, слить воедино, по романтическому принципу, возвышенное с гротеском и незаметным претворением довести образы и явления обыденной действительности до границ фантастического» [2, c. 85].

Одним из ярких примеров такой фантастики являются новеллы самообличения, привлекшие внимание Достоевского (в их основе лежит рассказ преступника о своем злодеянии). В повествованиях о гибели безобидного старика («Сердце-обличитель») и домашнего животного («Черный кот») основой сюжета является исповедь героев, убивших близких людей. Нереальность ситуации заключается в том, что очень сложно представить себе место признания преступников (в тюрьме? на суде?), а также адресата долгого и подробного рассказа (адвокат? или уже судья?).

В тексте оригинала ясно, что герой к кому-то обращается. Такая загадочная условная реальность наряду со странными мотивами для совершенных преступлений и создает необычную ауру указываемых нами повествований.

Читатель новелл Э. По самостоятельно проводит детективное расследование, находясь в положении судьи, которому нужно определить вменяемость или невменяемость преступника. Мы сталкиваемся с многослойностью повествования По: верить ему или усомниться. В таком случае исповедь героя превращается в процесс его защиты собственным безумием. Криминальные элементы при этом являются материалом для игры с читателем, так любимой Эдгаром По. Думается, именно эта «детективность» самой повествовательной ткани новелл стала причиной интереса Достоевского. И он был первым, кто увидел эту условность, фантастичность в изображении бытовых ситуаций.

Анализ новеллы Э. По «Черный кот», присутствующая в ней тема смерти жены, сама выстроенность произведения в форме размышлений мужа наводит на мысль о сходстве этого повествования с рассказом Достоевского «Кроткая», который, будучи задуманным в 1869 г., получил свое текстуальное воплощение лишь семь лет спустя. В нем убитый горем мужчина пытается проанализировать причину самоубийства своей супруги. Мотивы и состояния героев По и Достоевского разные, но схожа сама ситуация, в которой они находятся. Художественную условность этой ситуации Достоевский отметил в предисловии к рассказу, который определил как «фантастический». Однако, применяя такой термин относительно своего повествования, он отнюдь не вводил в него призраков и какие-то сверхъестественные события. Как и в случае с новеллами самообличения По, рассказ содержит бытовые зарисовки того времени. Фантастичность заключается в самой форме рассказа, читателю необходимо принять определенную долю условности: исповедь героя длится несколько часов, непонятно, к кому он обращается. Возможно, это разговор с самим собой, но Достоевский подразумевает и присутствие судьи. Писатель также предлагает читателю представить, что этот рассказ был записан со слов героя с помощью стенографа, и это допущение и является отличительной особенностью повествования: «Вот это предположение о записавшем всё стенографе (после которого я обделал бы записанное) и есть то, что я называю в этом рассказе фантастическим» [5, c. 6].

Тем не менее именно это «фантастическое» допущение делает рассказ, по мнению Достоевского, очень реальным: ведь слова героя тогда предполагают обращение не к пустоте, а к чему-то конкретному, хоть и невидимому для читателя. Несмотря на то, что в качестве одного из источников вдохновения Достоевский называл роман Гюго «Последний день приговоренного к смерти» [5, c. 6], характер героя «Кроткой» во многом схож с образами новелл По: это нервный субъект, пытающийся рассудочно проанализировать произошедшую трагедию. Стиль характеризуется сбивчивым тоном, передающим чрезвычайную нервность персонажа. Иногда кажется, что некоторые эпизоды стилистически заимствованы из новелл Эдгара По.

Помимо «материальной фантастики» Достоевскому близки некоторые другие особенности прозы По. В частности, это нагнетание страшных деталей, страшных опять же не в своей сверхъестественности, а в их причудливом сочетании. К этому аспекту относится и «выворачивание» наизнанку души человека, в котором заключается проводимый автором психический эксперимент. Близость эстетики По и Достоевского можно определить словами критика Н.К. Михайловского, отмечавшего «жестокий» гений русского писателя, которому импонировало мучительство читателя: «Эти позднейшие произведения, начиная с «Преступления и наказания», и особенно самые последние – «Бесы», «Братья Карамазовы», – исполнены ненужною жестокостью через край» [9, c. 173]. «Жестокая игра с читателем» позже была замечена исследователями и по отношению к По.

Функция самообличения рассказчиков Э. По напрямую соотносится с самосознанием героев Достоевского. О творческом усвоении мотивов По Достоевским очень подробно писала Д. Гроссман [3]. В частности, она сравнивала новеллу «Сердце-обличитель» и роман «Преступление и наказание». Герои обоих произведений совершенно не хотят, чтобы их принимали за сумасшедших и всеми силами пытаются это доказать, описывая тщательность своих губительных планов. Даже жертвы обладают чертами сходства: это пожилые люди, которые не могут себя защитить. Они и ведут себя одинаково в некоторых ситуациях: процентщица чутко прислушивается к тому, что происходит за дверью, так же, как и старик из новеллы По, не может заснуть, ощущая присутствие своего потенциального убийцы.

Таким образом, обращение Достоевского-критика к новеллам самообличения Эдгара По было не случайным: писатель заинтересовался проблемами, отраженными в этих повествованиях, а также способами их текстуального воплощения. Однако логические сюжеты По оставили Достоевского равнодушным.

Важное значение для русской рецепции детективных новелл Э. По имело обращение к ним Н. Шелгунова, критика, педагога и активного общественного деятеля 1860–1870-х гг. Благодаря его пристальному вниманию, переводческая и критическая рецепция логических новелл и новелл самообличения начала принимать более отчетливые формы. Несколько новелл американского писателя, среди которых и те, которые мы относим к детективным, были опубликованы в журнале «Дело» в 1874 г., когда господствовал принцип перевода, близкий реалистическому. Он заключается в «сопоставлении стилистических систем двух языков, опирающемся на сравнение историко-культурных традиций двух наций, с целью найти функциональные соответствия, передающие то же впечатление» [7, c. 128].

Д. Гроссман подчеркивает закономерность интереса к самоанализу в 70-е гг., а подход Шелгунова, по ее мнению, стал основой для развития «психологического» направления в критической литературе о По.

В предисловии к предложенным переводам выбранных им новелл Н. Шелгунов объяснял свой выбор тем, что, по его мнению, в данных произведениях наиболее полно отражается личность По. Главная цель Шелгунова – познакомить читателей с характерологическими особенностями автора «Золотого жука» – находилась в русле общей направленности на отображение творческой индивидуальности писателя.

Получившийся переводной цикл Шелгунов разделил на четыре части: вступление переводчика; «юридические новеллы»; психологические и «страшные» новеллы; заключительная статья «Э. По как психолог». Знакомство русских читателей с новеллистическим наследием По Шелгунов начал с логических новелл. Для критика восприятие этого типа повествований являлось важным этапом в изучении личности американского писателя и в целостной рецепции его творчества.

Шелгунов рассматривал влияние человеческих чувств на логический процесс, анализу чего и посвящена его заключительная статья. Именно в актуализации этой диалектики он видел суть творчества По-писателя, по его мнению, обязанного своим успехом скрупулезному самонаблюдению.

Интерес к психологии рациоцинаций нашел отражение на страницах русской периодики несколько позже, в 1886 г., когда к новеллам Э. По обратился Н.П. Аксаков, публицист, критик, прозаик, поэт, историк, философ и богослов. Он попытался дать классификацию новелл По: обозначив наличие элементов психологического анализа во всех произведениях, критик ранжировал их по характеру и особенностям проводимого автором эксперимента. Наиболее четко выделились три группы повествований: следственные рассказы, фантастические новеллы и новеллы, основанные на апологии преступления.

Аксаков назвал логические новеллы Эдгара По «следственными рассказами». Способ раскрытия преступления, которым пользовался Дюпен, он определил как «воспроизведение» психоза, на котором основываются ожидания сыщика. Дюпен виртуозно владел методом «обыска в душе самого чиновника» [1, c. 192] (имеется в виду министр Д. из новеллы «Похищенное письмо». – Л.Д.).

Если Н.В. Шелгунов рассматривал логические новеллы лишь как демонстрацию умения По «жонглировать» мыслью, а Ф.М. Достоевский обошел вниманием этот аспект прозы американского писателя, то Н.П. Аксаков причислил все новеллистическое наследие По к психологической прозе: «В сущности все почти без исключения рассказы его имеют, прежде всего, чисто психологическое значение» [1, c. 193]. Различия между ними определяются типом представленного героя. Так, основой следственных рассказов он называл анализ души сыщика. В образе сыщика, по мнению Н. Аксакова, актуализируется не его рацио как отвлеченное понятие, но внутренняя способность персонажа проникнуться психологией преступника, пережить череду его психических состояний, на время стать таким же. Последующее «воспроизведение психоза» является залогом успешной деятельности сыщика. Изощренным психологом сыщик Дюпен предстал в новелле «Убийство на улице Морг» и в еще большей степени в истории о похищенном письме. В обоих этих случаях человек находился в невозможных, фантастических условиях, изображение которых Аксаков назвал «психическим микроскопом».

Несмотря на разницу во внешних проявлениях жизни персонажей По, критик считал, что главным действующим лицом всех его прозаических произведений является один и тот же человек, с которым постоянно происходят метаморфозы.

В своей статье Н. Аксаков препарировал повествовательную ткань произведений По в попытке найти единый принцип их построения. Ведущим принципом работы По он считал «разложение» человека до одной-единственной черты. Пограничное состояние, по мнению критика, необходимо для того, чтобы отнять у человека все его факультативные качества и заострить то, что необходимо для понимания того или иного явления. Посредством разрушения психики, что буквально проявлялось в сумасшествии героев, достигалась психическая основа человека, базирующаяся на необъяснимых стимулах, одним из которых был «демон противоречия».

Аксаков отмечал у По «роскошь психологических деталей, верность психологического наблюдения, полноту психического переживания» [1, c. 210–211].

Критик впервые актуализировал и терминологически определил криминальную проблематику повествований По, основанных на исповеди убийц. Он проанализировал цель преступления, называя ее idée fixe, и на основе этого выделил цикл новелл самообличения. Единственным стимулом к совершению противоправного действия он называл «боязнь преступления», которая «превратилась в стремление к нему» [1, c. 238]. В поисках истоков этого явления Н. Аксаков обратился к истории и литературе и нашел его отголоски не только у Достоевского, но и у Гоголя. Новелла «Бес противоречия» обладала большим интересом для Аксакова, считающего ее квинтэссенцией авторских идей о психологии преступления.

В новелле «Сердце-обличитель» Н. Аксаков увидел не исповедь преступника, а его апологию. Эта новелла была написана, по его мнению, не для демонстрации психологии наказания, а для изучения психологии «внутренней Эвмениды». Внутренние страдания героя он сравнивал с мучениями Раскольникова. Они оба не могут молчать перед правосудием: в этом в произведениях как По, так и Достоевского проявляется влияние «демона противоречия», вызывающего у человека странное и непреодолимое желание навредить себе.

В начале русской критической рецепции детективных новелл По научные аспекты были не столь значимы. Именно поэтому соответствующие проблемы логических новелл не получили той доли внимания, которая выпала на тщательное осмысление нравственно-философских проблем.

Конец XIX в. в России был ознаменован расцветом всех наук, и соответствующий метод нашел применение в разных сферах общественной жизни. Подтверждением этому является статья Аксакова, в которой освещение проблем души вышло на научный уровень. Русский критик уловил в прозе По именно ее научность: он подробным образом описывал принцип создания особого эффекта произведений По, отсюда его особенный интерес к логическим новеллам, в частности повествованию «Убийство на улице Морг».

Вводя прозу американского автора в контекст русской литературы, Аксаков наблюдал схожие моменты в поэтике прозы По и Гоголя. Советуя черпать более полное представление о природе преступления из новеллы «Бес противоречия», в качестве русской параллели критик привел последний монолог Подколесина, который сбежал с собственной свадьбы из-за какого-то странного желания лишиться таких желанных для него радостей семейной жизни.

Что касается Л. Толстого, именно в его произведениях критик увидел потенциал дальнейшей эволюции психологических экспериментов По. Аксаков считал, что позиция наблюдателя психических метаморфоз, которая присутствует в прозе американского писателя, несколько ущербна: «Если развито и выработано в нем психическое наблюдение, то психический арсенал его весьма ограничен» [1, c. 238]. В качестве признака полнейшего воплощения этого аспекта он считал изображение процессов «раскаяния и духовного обновления», мастером которого называл Ч. Диккенса и Л. Толстого.

В конце XIX в. в модели критического усвоения детективных новелл По появляются новые грани, вызванные, в первую очередь, изменениями в мировоззрении людей на пороге новой эпохи [4]. Развитие предсимволизма и декадентства, всплеск интереса к иррациональной стороне бытия обусловили интерес к творчеству По, а именно к исследованию человеческой души в его повествованиях. Стоит отметить, что лишь в 1880 г. появился первый русский перевод новеллы «Бочонок Амонтильядо». После этого перевод данной новеллы еще несколько раз появляется на страницах русской периодики, не уступая таким произведениям По, как «Черный кот», «Сердце-обличитель» и «Золотой жук». Выбор этих новелл русскими переводчиками и писателями конца XIX в. не случаен и красноречиво свидетельствует об их интересе к творчеству американского писателя, затрагивающему вопросы глубинных движений человеческой души.

Список литературы:

1. Аксаков Н. Психология Эдгара По // Всемирная иллюстрация. – 1886. – № 10. – С. 191–194; № 11. – С. 210–211; № 12. – С. 234–238.
2. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. – М.: Советский писатель, 1963. – 361 c.
3. Гроссман Д.Д. Эдгар По в России. Легенда и литературное влияние / Д.Д. Гроссман. – СПб.: Академический проспект, 1998. – 199 с.
4. Дмитриева Л.П. Детективные новеллы Э. По в русской эдиционной практике рубежа веков // Вестник Томского государственного университета. – 2013. – № 369. – C. 25–32.
5. Достоевский Ф.М. Кроткая: фантаст. рассказ / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. – Л., 1982. – Т. 24. – С. 5–35.
6. Достоевский Ф.М. Три рассказа Эдгара По // Время. – 1861. – № 1. – Отд. I. – С. 230–231.
7. Левин Ю. Русские переводчики 19 века и развитие художественного перевода. – Л.: Наука, 1985. – 297 с.
8. Назиров Р.Г. Диккенс, Бодлер, Достоевский (к истории одного литературного мотива) / Р.Г. Назиров // Русская классическая культура: сравнительно-исторический подход: исследования разных лет: сборник статей. – Уфа, 2005. – С. 7–20.
9. Недзвецкий В.А. Русская литературная критика XVIII–XIX вв. Курс лекций / В.А. Недзвецкий. – М.: Изд-во МГУ, 1994. – 182 с.
10. Турьян М.А. Комментарии [Достоевский Ф.М. Предисловие к публикации «Три рассказа Эдгара По»] // Собр. соч.: в 15 т. / Ф.М. Достоевский. – Л., 1993. – Т. 11. – С. 479–480.