"Притчевость" как качество дневниковой прозы М.М. Пришвина

"PARABLE" AS THE QUALITY OF PRISHVIN’S DIARY PROSE

Yuliya Olkhovskaya

PhD in Philological sciences, Associate professor of the Russian language, Literature and Teaching Techniques Department, Kuibyshev branch of the Novosibirsk State Pedagogical University

Russia, Kuibyshev

АННОТАЦИЯ

В статье делается попытка рассмотрения синкретичности жанровой природы лирико-философской миниатюры дневниковой прозы М.М. Пришвина. В частности, анализ миниатюр направлен на описание «притчевости» как качества прозы писателя.

ABSTRACT

In the article it is made the attempt to consider the syncretism of genre nature of lyrical and philosophical miniatures of Prishvin’s diary prose. In particular, the analysis of the miniatures is aimed at describing the "parable" as the quality of his prose.

Ключевые слова: русская литература; Пришвин; дневник; лирико-философская миниатюра; притча.

Keywords: Russian literature; Prishvin; diary; lyrical and philosophical miniatures; parable.

Поэтике произведений М.М. Пришвина был свойственен дидактизм, несмотря на признание автора: «Не хочу учить, а душевно беседовать, размышлять сообща и догадываться» [3, с. 101]. Желание писателя постичь тайны бытия всего живого, определить своё место в окружающей действительности, сформулировать основные принципы «родственного внимания» привело его к обобщению и предельной символизации собственных наблюдений и ощущений.

Изучение лирико-философских дневниковых миниатюр М.М. Пришвина позволяет обнаружить их жанровый синкретизм, то есть способность вбирать в себя черты других жанровых форм. Одним из таких жанров является притча. Пришвинская притча выступает как специфическая форма, сохраняющая, традиционные признаки: дидактизм, аллегоризм, отвлечённые понятия, символика образов, сюжетность, малый объём. Одновременно притча приобретает новые, абсолютно пришвинские черты лирико-философской миниатюры: лиризм, эмоциональность, осмысление собственной, частной истории как этапа развития человеческой цивилизации. Благодаря такому сочетанию появляется новое качество пришвинской прозы – «притчевость». Многие пришвиноведы, например, М.Ф. Пахомова [2], С.Г. Синенко [5], З.Я. Холодова [6] и другие не раз указывали на это качество прозы писателя.

Рассмотрим некоторые примеры синкретичных лирико-философских дневниковых миниатюр, в которых обнаруживается «притчевость». В фрагменте «Дорога поднимается в гору» [4, с. 137-138] отчётливо обнаруживаются признаки и притчи, и лирической миниатюры. Главная тема – человеческая личность как наследница всего накопленного цивилизацией опыта. При первом беглом прочтении фрагмента бросается в глаза обилие бытийных символов (дорога, человек, дети, старики, след, лист, гора), благодаря которым создается аллегоризм и условно-метафорический план повествования. М.М. Пришвин любит подобное иносказание. В этом плане он противопоставлял себя Л.Н. Толстому, в котором, по его мнению, философ победил художника. (Тем не менее, как мы видим, элемент нравоучительности присутствует во многих пришвинских произведениях, в том числе и в дневнике).

В данном фрагменте отсутствуют характеры и чёткие темпоральные признаки, зато обнаруживаются обобщённость пространства, соединение конкретно-реалистического и метафорического планов. Все перечисленные признаки позволяют назвать этот фрагмент полноценной притчей, если бы не фрагментарно-ассоциативная композиция текста и наличие лирического героя.

Сознание лирического героя управляет сюжетным развитием, в основе которого лежит мотив пути (традиционный мотив дидактико-аллегорической миниатюры В.Ф. Одоевского, И.С. Тургенева, В.Г. Короленко, И.А. Бунина). Дорога, поднимающаяся в гору, следы прошедших людей, заставляют задуматься о том, что с ними произошло. Жёлтый лист, слетевший к ногам героя, рождает сравнение с теми, кто «оборвался на половине затеянного» по разным причинам. Медитация прерывается эмоциональным всплеском: герой ощутил себя «живым наследником их», отвечающим за них. Так в текст вводится один из лейтмотивов пришвинского творчества – личная ответственность за всё происходящее. После этого момента последующее повествование разворачивается по законам притчи.

Люди движутся вперёд по дороге в гору. Им трудно, но они надеются, «что за горою что-то откроется», и потому идут «с интересом». Часть из них устала и остановилась, выбрав оседлую жизнь, которая «повторяется одинаковыми кругами из года в год» [4, с. 138]. Единственное, что может нарушить спокойствие и замкнутость существования, - дети, выбирающие «дорогу в неизвестное». Остаются лишь старики как «память о прошлом» или «верстовые столбы на дороге». Автор сравнивает стариков с женой Лота, превращенной в соляной столб за то, что оглянулась назад. Так вводится тема смерти, ассоциирующаяся с прошлым, с движением по замкнутому кругу, точнее с его отсутствием.

Вся структура идейно-смыслового пространства данного фрагмента состоит из антонимичных понятий: будущее/прошлое, прямая/круг, неизвестность/известность, движение/покой, дети/старики, путь/след. Выбирая противоположные точки существования, создавая ёмкую картину мира, М.М. Пришвин создаёт притчу о тех, кто идёт вперёд, и тех, кто остаётся.

Мораль, как и положено в притче, присутствует в тексте открыто и выражена в форме сентенции «Нельзя назад оглядываться, назади по дороге только следы прошедших, а решение впереди, за горою…», завершающей повествование. Но даже в этой попытке предельного обобщения М.М. Пришвин остаётся поэтом и не ставит в конце точку. Обращение автора к притчевому жанру вполне традиционно для выражения собственных философских взглядов. Писателю важно передать с помощью художественных обобщений личное мировосприятие так, чтобы Друг-читатель мог «со-чувствовать», «со-ощутить» мысль художника.

Рассмотрим ещё один лирико-философский фрагмент «Три дня не был в поле» [4, с. 101-102], главной темой которого является смысл человеческого существования. Лирический субъект, наблюдая за всходами ржи, вспоминает весь предшествующий труд. «Тогда я не думал, хорошо ли, плохо ли мое дело, лишь бы покончить…», - говорит он о прошлом [4, с. 101]. В настоящем результаты труда рождают новые ощущения у героя: «…Теперь на всех моих больных местах было такое согласное, и я всему этому дал жизнь» [4, с. 102]. Труд земледельца вписывается в этические законы существования вселенной. Мы видим, как образ человека, обрабатывающего землю, постепенно превращается в метафору художника, творца, человека созидающего. Точно так же, как и в предыдущем фрагменте, жизнь лирического героя встраивается в антиномичное пространство (герой/другие, созидание/разрушение, труд/воровство, тяжесть труда/радость от результатов), аллегорически определяющее границы мира. Несмотря на эпичность притчи, М.М. Пришвин сохраняет лирическое начало, и в сухое дидактическое повествование включается чистая поэзия: «…а вот теперь, - о, какая радость! – я глянул на поле после дождя по солнышку: рожь уже вышла из краски, внизу была розовая, вверху зелёная и на каждом зелёном листике висела капля, сияющая, как алмаз» [4, с. 101].

В этой миниатюре-притче М.М. Пришвин отступает от традиций притчевого жанра и не выводит дидактику в чистом виде, но растворяет её в самом тексте. Она легко обнаруживается благодаря образам-символам: полю, лукошку с семенами, ржи, чёрной земле. Ещё отчётливее «ненавязчивый» пришвинский дидактизм прослеживается в линии лирического героя. На протяжении нескольких строк рассказывается история жизни сеятеля, раскрывается смысл человеческого существования. Финальным аккордом звучит последняя фраза «Я возвращаюсь домой, беру лукошко с семенами и подсеваю, подправляю» [4, с. 102].

Фрагмент «Два незнакомца» [4, с. 509] в большей степени, чем все уже приведённые фрагменты, похож на притчу и обнаруживает практически все признаки эпического жанра: обобщённость пространства, аллегоризм, ярко выраженный дидактизм, традиционные антиномии (старость/молодость, опытность/неопытность). Лиризм, напротив, в миниатюре не выражен открыто, нет повышенной эмоциональности и ассоциативности. Но тем не менее именно личный жизненный опыт М.М. Пришвина, желание его обобщить для других («…Всего о другом по себе сказать невозможно» [4, с. 509]), всепроникающее лирическое сознание сохраняют признаки лирико-философского жанра в структуре дневниковых миниатюр.

В другом фрагменте «Утешение наше бор» [4, с. 399], наоборот, мораль скрыта в подтексте, а вывод сделан поэтически уже в самом начале: «Утешение наше бор, в котором сосны как встретили однажды восход солнца, так и остались такими навсегда горящими свечами» [4, с. 399].

Во второй части дневниковой миниатюры автор как бы объясняет уже сделанный вывод, разворачивая поэтическую метафору. Сосны в картине мира М.М. Пришвина занимают особое место. Стройные и прямые, стремящиеся «всё выше и выше», они символизируют собой гармоничное, идеальное существование. В миниатюре автор подчёркивает, что «каждая отвёртывала сучки свои назад и пропускала другую к свету» [4, с. 399]. Но высшей точкой идеального существования становится история о двух соснах, сошедшихся кронами и теперь растущих как одно дерево. Не хватает только любимой пришвинской формулы «так и у людей…», подчеркивающей родство природы и человечества. Её отсутствие говорит о пока недостижимой гармонии всего живого. Но человеку нужно учиться «родственному вниманию» в окружающем его вселенском пространстве, которое наполнено гармонией.

Проделанный нами анализ всего лишь нескольких дневниковых миниатюр позволил рассмотреть «притчевость» как качество прозы М.М. Пришвина. Явление жанрового синкретизма достаточно часто встречается на страницах его дневника. Размытость жанровых границ объясняется тем, что дневник писателя был «жанровой лабораторией», в которой формировалась оригинальная жанровая система [1]. Её изучение открывает нам законы творчества великого русского писателя М.М. Пришвина.

Список литературы:

1. Ольховская Ю.И. Теоретическое осмысление жанра в эстетике М.М. Пришвина // Отечественная и зарубежная литература в контексте изучения проблем языкознания. Книга 2. Краснодар: АНО «Центр социально-политических исследований «Премьер», 2012 г. С. 110-140.
2. Пахомова М.Ф. Михаил Михайлович Пришвин. Л.: Просвещение, 1970. 128 с.
3. Пришвин М.М. Незабудки [отрывки из дневниковых записей 1905-1954 гг.]; сост., подгот. и вступит. ст. В.Д. Пришвиной. М.: Художественная литература, 1969. 303 с.
4. Пришвин М.М. Собр. соч.  в 8 тт. Т.8. М.: Художественная литература, 1986. 757 с.
5. Синенко С.Г. Притча М. Пришвина и ее восточные параллели// Проблемы типологии литературного процесса. Пермь: ПГУ, 1985. Вып. 10. С. 137-142.
6. Холодова З.Я. Художественное мышление М.М.Пришвина: содержание, структура, контекст. Иваново: ИвГУ, 2000. 296 с.