СЕМАНТИКА ОБРАЗА СВЕТЕ ТИХИЙ В СТИХАХ М. И. ЦВЕТАЕВОЙ ОБ А. БЛОКЕ (К ПРОБЛЕМЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СМЫСЛОВ)

Сергеева Ольга Алексеевна

канд. филол. наук, доцент СПб ГУКИ, г. Санкт-Петербург

E-mail: slovosvet@mail.ru

«… всё событие стихов … целиком происходит в душе,

этом первом, самом низком небе духа».

Точка зрения [9, с. 88]

«Все мои русские вещи стихийны, то есть грешны».

Небо поэта [9, с. 89]

Эта статья посвящена исследованию проблемы трансформации гимнического Образа Свете тихий в поэзии М. И. Цветаевой. На примере стихов о Блоке показано, что в 1920-е годы Цветаева, пережи­вая страстное влечение к поэту, воспринимает его личность двойствен­но: в контексте эпохи — как божество, восходящее на свою Голгофу, в контексте личных переживаний — как существо, превосходящее сов­ременников силой поэтического дара и потому достойное поклонения. «Евангелие от Марины» — итог творческих исканий поэта.

Дочь Цветаевой пишет: «Блок в жизни Марины Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по «струнному ремеслу», а как божество от поэзии и которому, как божеству, поклонялась» (выделено нами — О.С.) [4, с. 171]. Это нашло отражение в стихотворении «Ты проходишь на запад солнца…»

* * *

Ты проходишь на запад солнца,

Ты увидишь вечерний свет.

Ты проходишь на запад солнца,

И метель заметает след.

Мимо окон моих — бесстрастный —

Ты пройдёшь в снеговой тиши,

Божий праведник мой прекрасный,

Свете тихиймоей души!

Я на душу твою — не зарюсь!

Нерушима твоя стезя.

В руку, бледную от лобзаний,

Не вобью своего гвоздя.

И по имени не окликну,

И руками не потянусь.

Восковому, святому лику

Только издали поклонюсь.

И, под медленным снегом стоя,

Опущусь на колени в снег,

И во имя твоё святое

Поцелую вечерний снег —

Там, где поступью величавой

Ты прошёл в гробовой тиши,

Свете тихий — святыя славы—

Вседержитель моей души

(везде выделено нами — О.С.) [10, с. 244—245].

2 мая 1916

Это стихотворение — третье в цветаевском цикле «Стихи к Блоку» (1916—1921 гг.). Восемь из них написаны в апреле — мае 1916 года; остальные — в 1920—1921 годах. Первая часть (1916 года) этого цикла создана под впечатлением поездки в Петербург, где жил «мечтанный» Блок, или это был отклик Цветаевой «на пребывание Блока с 29 марта по 6 апреля в Москве по поводу постановки в Художественном театре драмы «Роза и крест», а всего вероятнее — она отозвалась на выход в «Мусагете» его книг и первого тома «Стихотворений» [7, с. 88].

А. Саакянц пытается определить жанр цветаевских стихотворений: «прославлений? песен? молитв? — не уловишь их жанра, не определишь его однозначно…» [7, с. 89]. Вероятно, можно классифицировать стихи к Блоку и так. Но, на наш взгляд, это малое лирическое повествование о поэте точнее было бы определить как сюжет «евангелия от Марины»: первое стихотворение цикла сообщает нам об имени божества; второе — о его «призвании в молодую жизнь»; третье — о прохождении на земную голгофу; четвертое — о прославлении героя; пятое — о молении ему; шестое и седьмое — плач об умершем «ангеле»; восьмое — о воскресении этого «ангела» в сиянии; девятое — о его пророчествах; десятое — о пребывании «там», где «горняя быстрина»; одиннадцатое — о бессмертии «навсегда повелевшего: быть!»; двенадцатое — о вознесении на глазах у матери, девы, земли; тринадцатое — о «прободении» крыла; четырнадцатое — предположение о перевоплотившемся и заново рождённом младенце, к которому идёт героиня и которую ведёт не звезда с востока, а «очей синеватый свинец» новорождённого; здесь же — другой, апокалипсический исход судьбы героя: «Как в землю положен, // Быть может, — проспишь до трубы»; пятнадцатое — о схождении его в «ущелье Аида»; шестнадцатое — о пасхальной встрече с единым «праведником» всея Руси.

«С романтической пристрастностью рисует Цветаева своего (курсив авт. — А.С.) Блока, однажды и навсегда пронзённая его строкой: «Я вам поведал неземное». Этого неземного (курсив автора — А.С.) она только и видит. Её Блок — нездешний, бесплотный, «нежный призрак, рыцарь без укоризны», «снеговой певец», «вседержитель души». Ангел, случайно залетевший к людям. Некий дух, принявший образ человека, призванный помочь им жить, нести им свет, но … трагически не узнанный людьми и погибший…» [7, с. 89 — 90]. Действительно, преувеличенно подчёркнутое божественное начало в Блоке смущает читателя. Истоки этой экзальтированности имеют, по крайней мере, два объяснения. Во-первых, любовь Цветаевой к Блоку была неразделённой, и это лишь усиливало чувство («Схватить его! Крепче! // Любить и любить его лишь!» — пишет она в четырнадцатом стихотворении блоковского цикла). Во-вторых, принципиально важно помнить о времени, в которое создан цикл «Стихи к Блоку». Именно этот период жизни Цветаевой отмечен как духовное поражение её религиозного сознания. Своё творчество она начала с протеста атеистического: «В юности она отвергла веру в Бога, которую имела в детстве. В письме к В. В. Розанову Цветаева чётко и безапелляционно утверждает свою точку зрения на религию: «Слушайте, я хочу сказать Вам одну вещь, для Вас, наверное, ужасную: я совсем не верю в существование Бога и загробной жизни. Отсюда безнадёжность, ужас старости и смерти. Полная неспособность природы — молиться и покоряться. Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жажда жить». <…> Очень важна по смыслу приписка в конце письма: «…если Вы мне напишете, не старайтесь сделать меня христианкой. Я сейчас живу совсем другим» [3, с. 190]. Исследовательница Е. Л. Лав­рова утверждает, что отпадение Цветаевой от Бога «происходит в промежутке между 1911—1913 годами. Атеизм приобретает у Цветаевой кощунственные формы: «… я, любя 16-ти лет Наполеона, вставила его портрет в киот — много было такого!» [3, с. 193 — 194].

То же самое, что с портретом Наполеона, произошло и с Блоком, только теперь Цветаева «вставила» Блока не в киот, а в Священное Писание, в литургику, в гимны и молитвы (в частности, в церковное песнопение Всенощного бдения «Свете Тихий»). «Объявляя себя неверующей, мысленно отводя от себя нецелованный крест, Цветаева, тем не менее, насыщает лирику конца 1910-х и начала 1920-х гг. религиозно-церковной лексикой» [3, с. 196], — пишет Е. Л. Лаврова.

В стихотворении «Ты проходишь на запад солнца…» к церков­ной лексике относятся: во-первых, слова, заимствованные из собствен­но церковного гимна «Свете Тихий» (на запад солнца, в тиши, Свете тихий, святыя славы); во-вторых, слова из текста Евангелия (В руку … не вобью … гвоздя); в-третьих, это лексика иконографии (святому лику, Вседержитель); в-четвёртых, это лексика из житий святых (бесстрастный; Божий праведник; нерушима твоя стезя; В руку, бледную от лобзаний; Только издали поклонюсь; Опущусь на колени в снег; И во имя твое святое…). Всё это, с одной стороны, свиде­тельствует о широком круге чтения богословской литературы, о посе­щении церкви Мариной Цветаевой; с другой стороны, — о дерзком полёте творческого духа поэтессы. Показательно признание Цветае­вой: «Я неистощимый источник ересей. Не зная ни одной, исповедую их все. Может быть, и творю» [3, с. 183]. С богословской точки зрения, применительно к «Стихам к Блоку», ересь заключается в обрисовке человека как божества (нарушение первой заповеди: Аз есмь Господь Бог твой; да не будут тебе бози инии, разве Мене); в коленопрекло­нении перед ним (нарушение второй заповеди: Не сотвори себе кумира, и всякого подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею; да не поклонишися им, ни послу­жиши им); в назывании человека именем Божиим (нарушение третьей заповеди: Не приемли имени Господа Бога твоего всуе).

Обоготворение человека у Цветаевой полифонично: так, Блок в её стихотворениях и образ Бога Сына («Вседержитель моей души», «Свете тихий моей души!»), и образ язычника Орфея (15-й стих), спустившегося в Аид… Своё многобожие Цветаева объясняла с точки зрения поэта: «Многобожие поэта. Я бы сказала: в лучшем случае наш христианский Бог входит (курсив автора — С.О.) в сонм его богов. Поэт никогда не атеист, всегда многобожец…» [9, с. 190]. Мифологи­ческий подтекст цветаевского стихотворения также очевиден: в его основу положен миф о вечно умирающем и вечно воскресающем боге Орфее.

Притом, что весь цикл «Стихов к Блоку» насыщен «световой» лексикой [8], в стихотворении «Ты проходишь на запад солнца…» предложено своеобразное решение темы света. Блок — Свете Тихий сам идет «на запад солнца». В своей книге о Цветаевой А. Саакянц печатает «Запад Солнца» заглавными буквами [7, с. 89]. «Прийти на запад» — это дожить до окончания суток, в частности, и Ветхозавет­ных времён вообще (символический план) и истощиться по причине смертного греха (метафизический план); «видеть вечерний свет солн­ца» — это наблюдать закат тварного светила перед началом Всенощ­ного бдения, в частности, ожидать наступления Новозаветных времён вообще (символический план) и Света Нетварного (метафизический план). В церковном гимне движение «на запад» пришло к своему концу (закату солнца тварного), но вот-вот должно начаться движение «на восток», к Свету Новому, Вечному.

В стихотворении же Цветаевой Блок — Свете Тихий движется в метели, в снегу, чтобы увидеть не свет обновления, а «вечерний свет»; он идёт не к Воскресению, а к смерти («В руку, бледную от лобзаний, // Не вобью своего гвоздя…»). И хотя «стезя» его «нерушима», а «поступь величава», «восковой … лик» и «гробовая тишь» свидетельст­вуют о преждевременно закончившейся жизни Блока: оставаясь живым телесно, Блок умер душевно. Этот парадокс Цветаева объясняет в письме к Рильке: «Смерть любого поэта, пусть самая естественная, противоестественна, т. е. убийство (курсив авт. — М.Ц.), поэтому нескончаема, непрерывна, вечно — ежемгновенно — длящаяся. Пушкин, Блок и — чтобы назвать всех разом — ОРФЕЙ (выделено авт. — М.Ц.) — никогда не может умереть, поскольку он умирает именно теперь (вечно!)» [1, с. 187]. А. Саакянц по-своему поясняет это: «Певец «Прекрасной Дамы», задохнувшийся в «Страшном мире»? Нет, шире: Поэт, убитый Жизнью. «Какого поэта не убили?» — скажет Цветаева много лет спустя» [7, с. 90].

Возможно, именно на чувстве сострадания к Поэту, который обя­зательно будет убит [6, с. 113], вырастает любовь к Блоку у Цветаевой. Это одновременно и любовь женщины к мужчине, и любовь поэта к другому поэту. О первом свидетельствуют короткие, но выразительные строки из «Записных книжек». Приведём несколько отрывков:

Пала низко — мало виновата…

Но когда он (Блок — О.С.) сказал:

— «Всё-таки когда-нибудь счастливой

Ты со мной . . . . . . . . . . была?»

(Не помню строчки.)

— точно живую женщину спросил, чуть волнуясь — я — всё! всё! всё в мире бы отдала за то, чтобы — ну, просто, чтобы он меня любил!

<…> Очаровательно:

Прощай, возьми ЕЩЁ колечко,

— скупая, чуть насмешливая нежность <…> (Мои до безумия любимые — любимейшие его стихи!) — Точно мне написаны, так и слушаю их — себе!) —

<…> Слушаю, очарованная 1) сначала тем, что не очаровывает (слава Богу! не любить!) — потом, что и других не очаровывает (значит — больше мой! Захочу — только мой! — Дура! — (Хотела бы, чтобы был глухой, слепой и немой, — мой!!!) —

Тоска по Блоку, как тоска по тому, кого не долюбила во сне. —

А что проще? — Подойти: я такая-то…

Обещай мне за это всю любовь Блока — не подойду.

— Такая. — [6, с. 113—114]

Что же касается любви к Блоку как поэту, то «Цветаева утверждает, что «линия Пушкина» в русской поэзии ведёт прямо к Блоку («Пушкин — Блок — прямая») не из-за «внутреннего родства» между ними [2], а из-за «роднящей их одинаковости нашей любви». И заключает рассуждение пуантом:

Тебя как первую любовь

России сердце не забудет…

Это — после Пушкина — вся Россия могла сказать только Блоку» [1, с. 187].

В то время, когда слагались «Стихи к Блоку», он ничего не подозревал о страстной любви к нему Марины Цветаевой. В письме А. Бахраху она писала: «… я была его (Блока) самая большая любовь, хотя он меня и не знал, большая любовь, ему суждённая — и несбывшаяся» [4, с. 168]. В этом признании Цветаевой — трагическая бездна между фантастичностью её чувства и действительностью, бездна, мостом через которую и явились «Стихи…», но не к Тому, Кто назван Свете Тихий… А к Блоку — поэтическому подобию Его Образа, каким предстал в слове поэт по воле другого поэта. Этот образ подобия имеет под собою мифологический подтекст: Блок подобен Христу не онтологически, а феноменологически — как умирающий и вечно воскресающий богочеловек (Орфей). Отсюда семантика вечернего света, к которому идет Блок. Этот свет — символ царства мертвых [5, с. 418].

Список литературы:

1. Бургин Д. Л. Марина Цветаева и трансгрессивный эрос: Статьи и исследования. — СПб.: Инапресс, 2000. — 240 с.
2. Видимая линия от Пушкина к Блоку, в частности, пролегла в стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный…», в котором Пушкин напророчил появление Блока в русской литературе — О.С.
3. Лаврова Е. Л. Поэтическое миросозерцание М. И. Цветаевой (Глава «Философия религии»). — Горловка: ГГПИИЯ, 1994. — 204 с.
4. Маслова В. Марина Цветаева: Над временем и тяготением. — Минск: Эконом-пресс, 2000. — 224 с.
5. Мифологический словарь / Гл. ред. Г. Мелетинский. - М.: Большая Российская Энциклопедия; Лада-Маком, 1992. — 736 с.
6. Описывая позднюю встречу с Блоком, Цветаева заметит: «Одежда сидит мешковато, весь какой-то негнущийся — деревянный! — лучше не скажешь, уходя, угрюмо кивает, поворачивается почти спиной, ни тени улыбки! — ни тени радости от приветствий. ВСЁ — НЕХОТЯ. В народе бы сказали: убитый» (выделено автором — М.Ц.). — См. в кн.: Цветаева М. Неизданное: Записные книжки: В 2 т. Т. 2 (1919 — 1939) / Сост. Е. Коркина, М. Крутикова. - М.: Эллис Лак, 2000 — 2001. — 544 с.
7. Саакянц А. Марина Цветаева: Жизнь и творчество. — М.: Эллис Лак, 1999. — 516 с.
8. «Свет в поэтике М. Цветаевой — это не только свет огня — пожара, но и «сияние» (глаз, рук, лба), то есть «небесное» сияние (семантически «сиять» — непрерывно распространять свет во все стороны), одухотворяющее материю. В этом плане М. Цветаева близка символистам (в особенности А. Блоку), которые восприняли концепцию эстетической природы света у Вл. Соловьева. Характерно, что в цикле стихов, посвященных А. Блоку, необычайно важным является световое решение художественного пространства. Цикл словно пронизан сиянием снега, света, риз, зари, крестов. Высокая судьба поэта, его небесное предназначение — и земные похороны, ненужные почести, земная слава. Поэтический приют Музы А. Блока противопоставлен миру порочному, мрачному, «хтоническому» с метущими метелями, равнодушными клячами, восковыми панихидными свечами: Шли от него лучи — // Жаркие струны — пó снегу! // Три восковых свечи — // Солнцу-то! Светоносному! — См. в кн.: Осипова Н. О. Мифопоэтика лирики М. Цветаевой. — Киров: Изд. ВГПУ, 1995. С. 33—34. Здесь же Н. О.Осипова ошибочно указывает: «Свете тихий моей души…» — эти слова из поминальной молитвы…». Но это не «поминальная молитва», а церковный гимн, назначение которого — воспеть Христа за милость Его воплощения и за дарованный Им Свет Истины. — О.С.
9. Цветаева М. Искусство при свете совести. — См. в кн.: Цветаева М. Об искусстве. — М.: Искусство, 1991. — 496 с.
10. Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. — М.: Терра, 1997. — 396 с.