ГЕНЕЗИС И ХАРАКТЕРИСТИКИ «НОВОЙ ПОЭЗИИ» В РЕФЛЕКСИИ САМИЗДАТА (ЖУРНАЛ «ЧАСЫ» (1988))

Тернова Татьяна Анатольевна

канд. филол. наук, доцент ВГУ, г. Воронеж

E-mail: tternova-1@mail.ru

Данное исследование выполнено в рамках проекта «Литература самиздата: формы художественной саморефлексии» по ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (ГК-14.740.11.1118).

Исследование генезиса литературного авангарда нередко становился объектом рефлексии внутри самого культурного явления. Дискуссия на страницах самиздатского журнала «Часы» (№ 74 за 1988 г.) является лишь одним из примеров такого рода. На его страницах были опубликованы материалы конференции «Новые языки в искусстве» (Ленинград, 2-4 февраля 1987 г.), подготовленные как отечественными (М. Дзюбенко, В. Малявиным, А. Драгомощенко, А. Парщиковым, М. Эпштейном, Б. Останиным, А. Юсфиным), так и западными исследователями и, в ряде случаев, представителями эстетического авангарда (Ф. Гаттари, А. Ормсби).

Рабочими понятиями в статьях авторов становятся «традиция» и «новаторство». Большинством из них традиция понимается как неконстантная величина, которая, задавая вектор литературного процесса, может быть уточнена либо пересмотрена. А. Парщиков же подразумевает под «традиционностью» эстетический консерватизм, противопоставляя, соответственно, новую поэзию традиционной. Предпочтительной для него оказывается идея антитрадиционализма, которая состоит в преемственности не формально-содержательного наполнения текста, а его пафоса, писательского поведения, характера творческого акта. «Я сам понимаю традицию как преемственность переворотов», — пишет он [5, с. 254].

Авангард конца ХХ века склонен соотносить себя, и то до определенных пределов, лишь с авангардом начала ХХ столетия, осоз­навая два авангардных «акта» как этапы одного радикального эстети­ческого действа. Не случайно в числе литературных авторитетов-реформаторов упоминается В. Хлебников (см., например, статью А. Драгомощенко) [2, с. 247].

Делается попытка обозначить этапы также и в самом авангарде второй половины ХХ века. Так в фундаментальной статье М. Эпштейна о метаметафоризме, который он возводит к концеп­туализму [6]. Впрочем, относительно этих двух литературных явлений высказывается и иная точка зрения, когда они описываются в одном смысловом ряду как «новая генерация поэтов — и метаметафористов, и концептуалистов, и вне каких-либо групп и направлений» [7, с. 261].

Материалы конференции «Новые языки в искусстве» позволяют достаточно определенно говорить о том, что авангард второй полови­ны ХХ века выводит за рамки литературы и, соответственно, не счи­тает своим как предшествующий, так и современный культурный фон. Это, в первую очередь, идеологически маркированные тексты, в числе которых оказывается и «молодежная» литература 60-х гг. («Судьба «новой» поэзии, к счастью, не совпадает с вектором молодежной культуры» [5, с. 255]).

Кроме того, это массовая литература, которую, в силу ее опреде­ленной традиционности, можно было бы назвать эпигонской. Правда, А. Парщиков, рассуждающий об этом, как традиционную ее не обозна­чает, причисляя к совершенно особой «третьей линии», существующей помимо «новой поэзии» и «традиционной». В таком отказе от термина «традиция» в данном случае видится некоторое противоречие, поскольку он правомерно закрепляет за этим поэтическим потоком такие характеристики, как «стадность, психология единства и коллектива». К прочим ее особенностям принадлежат шаблонность («В ней полно архетипов, мифологических сюжетов, не идущих дальше линейных интерпретаций <…> всегда есть внешняя причина дра­мы» [5, с. 257]) и антипрецедентность, определяемая не противоречащей ее гармонии стертостью: «Из средней поэзии нельзя ничего процитиро­вать, потому что это будет значить выделенное, предпочтение» [5, с. 257].

Претендуя на новизну как свое определяющее качество, «новая поэзия» определяет ракурсы этой новизны. Наиболее значимый из них — «осознание себя в языке, а не в его носителе» [5, с. 255]. А. Парщиков доказывает замкнутость сферы языка на самой себе и, соответственно, отсутствие связи новой поэзии с социальными практиками самой природой художественного слова — тем, что как ведущее начало в поэзии мыслится метафора: «Она ограничена художественностью, как сферой, и не «срабатывает» на идею» [5, с. 259]. Интерес к метафоре и параметрам художественности в целом обусловил присутствие в издании небесспорной работы западного филолога А. Ормсби [4].

Ограничивая себя пространством языка, новая поэзия демонстри­рует «зазор между здравым смыслом и современным мышлением», проявляющийся на уровне слова в «разрыве между означаемым и референтом» [5, с. 255]. Такая поэзия обнаруживает сходство с восточной не на уровне содержательных моментов, а именно по критерию понимания языка и роли носителя речи. Восточная поэзия «есть только акт типизации, самоограничения, деятельность без деятеля, в конце концов — самопотери сознания в игре бесконечно утончающихся нюансов», — утверждает В. Малявин [3, с. 248]. В статье М. Дзюбенко звучат призывы «вернуться от мифа/логоса Запада к универсальному Мифу Востока» [1, с. 247].

Желание вывести поэзию за пределы смысла подчас заставляет ее выходить на паралингвистический уровень, на котором значимым ока­зывается «интонационный рисунок, тонкости ритмики, динамические характеристики и вся область произнесения текста, которая сопровож­дается кинестетикой и жестами» [7, с. 280]. Стоит отметить, что на этом уровне осмысления поэзии, вопреки мнениям участников дискус­сии, уже невозможно говорить о принципиальной новизне, ибо паралингвис­тические факторы текста осмыслялись еще первым русским авангардом. Новизна (да и то относительная) будет лишь в степени значимости этих факторов, в том, что выведение их на первый план делает поэзию уже не текстом, а перформативным актом. Очень точно эту направленность новой поэзии выражает название статьи А. Парщикова: «Новая поэзия среди нас» [5, с. 254]. Парадокс, с нашей точки зрения, состоит в том, что новая поэзия, желая избежать социализации, в конечном итоге, оказывается социализованным явлением, правда, формирующим этот самый социум по своим установлениям.

Поэзия как язык и поэзия как мышление в авангардном эстети­ческом восприятии оказываются практически одним и тем же. Отсюда интерес к измененным состояниям сознания как основанию творчест­ва: «Для нас важны связи между психическим и эстетичес­ким» [1, с. 243]. Обоснование его задач и характера становится то, что «иррациональные и кривые пространства психических ландшафтов современников требуют выхода из простой логики и даже из абсурда или частного случая такой логики» [5, с. 260]. Однако интерес к нерациональному не означает в ряде случаев интереса к потаенным сторонам личности, что позволяет развести новую поэзию «с сюрреализмом, поскольку [она — Т.Т.] обращается не к подсознанию, а к сверхсознанию» [6, с. 263].

Материалы конференции при взгляде извне убеждают, что новая (читай, авангардная) поэзия принципиально метатекстуальна, ибо ей присуще настойчивое стремление самоосознания, актом чего и стали сами опубликованные в «Часах» статьи. Новая поэзия пытается выра­ботать не только методологию собственного анализа, но и выявить ту научную дисциплину, на которую, в первую очередь, возможно возложить собственное исследование, ибо «здесь сходятся не только психология измененных состояний, сравнительно-историческое и типологическое языкознание <…> эстетика». Не случаен поэтому и междисциплинарный характер конференции «Новые языки в культуре»: «История филологии ХХ века показывает необходимость тесного взаимодействия творцов художественной и научной культур» [1, с. 242].

Новые горизонты самоосознания авангарда провоцируют и изменение метаязыка, который призван иллюстрировать снятие дистанции между гуманитарными и естественными науками. «Старыми терминами не опишешь новых явлений», — замечает М. Дзюбен­ко [1, с. 242]. Сквозную терминологию материалов конференции состав­ляют «метафора», «метаморфоза» и «метабола» («метабола» буквально означает «сверхбросок», «переброс», «перемещение» и «пово­рот»)» [6, с. 261]. Необходимость нового термина мотивируется глобальными изменениями в культуре.

Материалы конференции представляют интерес сразу по нескольким причинам. Они являют собой этап самоосознания русского авангарда второй половины ХХ века, демонстрируют начало осмысления феномена русского постмодернизма, дают основания говорить о специфике понимания традиции в позднем авангарде. Традиция как системная линия преемственности в постмодернистском мышлении подменяется традицией антипреемственности, которая реализуется исключительно в пространстве языка.

Список литературы:

1. Дзюбенко М. «Новая поэзия» и перспективы филологии // Новые языки в искусстве // Часы. — 1988. — № 74. — С. 242—247.
2. Драгомощенко А. Конспект/текст // Там же. — С. 249—254.
3. Малявин В. К поэтике трюизма (из размышлений о европейском авангарде и китайской традиции) // Там же. — С. 247—249.
4. Ормсби А. Два вида метафоры // Там же. — С. 266—271
5. Парщиков А. Новая поэзия среди нас // Там же. — С. 254—260.
6. Эпштейн М. Что такое метареализм? (факты и предположения) // Там же. — С. 260—265.
7. Юсфин А. Подводная часть айсберга (о нефиксируемой части поэтического текста) // Там же. — С. 277—282.