ПРИЕМ КВАЗИЭТИМОЛОГИИ В ЛИРИКЕ ВЛАДИМИРА НАРБУТА

Яковлева Ирина Валерьевна

 магистр, ТюмГУ, .г. Тюмень

E-mail: vladlenavolk@yandex.ru

И. Кукулин, опираясь на наблюдения и выводы Л. Черткова, определил основное качество поэтического языка Владимира Нарбута как «пограничный язык». Термин охватывает довольно большой объем содержания. Во-первых, он указывает на полистилистику нарбутовских текстов, во-вторых, подчеркивается языковая агрессия, направленная на деавтоматизацию и читательского восприятия, и поэтической речи как таковой.

В качестве показательного приема деформации слова можно назвать квазиэтимологии. Квазиэтимология, или народная этимология — объяснение происхождения слова, не соответствующее его действительной истории. В отличие от научной этимологии, народная этимология основывается не на законах развития языка, а на случайном сходстве слов.

Квазиэтимология у Нарбута используется не только как прием трансформации лексического значения слова, но и для создания авторской парадигмы, сквозь которую проступает еще один сюжет, накладывающийся на основной.

Рассмотрим несколько примеров из сборника «Казненный Серафим».

«Плененные планидой — Ариадной, что вьет кадриль» [3, c. 228]. Ариадна — дочь критского царя Миноса, давшая своему возлюбленному, Тезею, когда он решил убить Минотавра, клубок ниток (нить Ариадны), который вывел его из лабиринта. В связи с этим слово «планида» может быть истолковано как «нить», которая «вьют», т. е. оплетает, «пленяет». Такое толкование соотносится и со словарным значением слова «рок, судьба». Во многих мифологиях есть сюжет о том, что судьба человека прядется (в греческой мифологии за это отвечают мойры). Так возникает мотив творимой судьбы.

Но у пары «планидой — Ариадной» есть более близкое сходство: планида — планета, «небесное светило», а Ариадна — малая планета. Расширяя значение этой пары слов, Нарбут показывает, что в цикл метаморфоз включаются не только близкий мир, но и мир далекий, космический.

Другой пример из стихотворения «Чаепитие»: «Разлучился и — лучинами как лучами» [3, с. 232]. По происхождению слово «лучина» образовано от слова «луч» и образует с ним  пару «свет и его форма». В таком контексте  «разлучиться» из слова с омонимичным корнем переходит в разряд слов, однокоренных «лучу» и может трактоваться как «разделился на лучи». Слово «разлучился», таким образом, несет на себе двойную нагрузку: описание причины последующего действия (разлука) и вызванное этой причиной действие.

В стихотворении «Цветок»:«Он — анемичен (если можно / Так выразиться), анемон» [3, с. 238]. Анемичный значит малокровный, бледный, вялый, соотносящийся по значению с существительным анемия (класс заболеваний, связанных с ухудшением крови). Анемон — а) цветок из семейства лютиковых; б) животное из класса полипов.

Физическое состояние на основании сходства корней связывает человека с миром растений и миром животных. В этом контексте существительное выступает как бы производящей базой, образуя псевдословообразовательную пару: «анемичный ← анемон». Так свойства растительно-животного мира переносятся на человека.

В стихотворении «На хуторе»:«Чтоб сох и я, но у сохатых губ!» [3, с. 246]. Постпозиция слова «сохатые» относительно слова «сох» приравнивает его значение к «сухой», метонимически связывает со словом «губ»: в языке есть устойчивое сочетание «сухие губы», «пересохшие губы». Так обусловливается сочетаемость определения и определяемого слова. Однако сохатый — относящийся, принадлежащий сохатому, т. е. лосю, или похожий на лося. Часть человеческого тела уподобляется телу животного по признаку «сухости», то есть на основании явной этимологической подмены.

Сходные стилевые процессы можно наблюдать и в стихотворениях следующего поэтического сборника Нарбута «Косой дождь». В первом стихотворении книги читаем: «Сквозь сутолоку, лишаев не лишая / Жабьих жабо, поспешает туда!» [3, с. 258]. Нарбут создает две параллельные пары, построенные на одном приеме квазиэтимологии. Рассмотрим их по отдельности.

Первая пара «лишаев» — «лишая». Значение существительного может быть выведено из последующей глагольной формы, т. е. «лишаи» — это отсутствие чего-либо. Тогда фраза «лишаев не лишая» толкуется как «не-отсутствие того, что отсутствует». Но нельзя убрать то, чего и так нет. Соответственно, невозможным становится и «не лишение». Возникает парадокс. Круг замыкается. Однако этимологически слово «лишай» восходит не к глаголу «лишать», а к форме слова «лихой» — «виду кожной болезни». И это уже не отсутствие чего-то, а наоборот, присутствие, наслоение «дополнительного пласта» поверх кожи.

Вторая пара «жабьих» — «жабо». Как и в предыдущем случае, слова связываются не только на звуковом уровне, но и на грамматическом. Они не только помещаются Нарбутом рядом, друг за другом, но и соединяются в одно словосочетание. Притяжательное прилагательное «жабьих» навязывает толкование слова «жабо» как чего-то, принадлежащего жабе, части жабы. Слово «жабо» означает пышную отделку воротника из кружев. Присоединяя эту деталь одежды, человек как бы добавляет себе зооморфный признак. Этимологически слово «жабо» восходит к французскому слову «jabot» — «птичий зоб», так как эта деталь платья напоминает раздувшийся птичий зоб. В стихотворении Нарбут расширяет семантику слова «жабо», соединяя сразу два зооморфных признака: напоминая о реальной этимологии и приписывая ложный этимологический смысл.

Далее только приведем примеры из других стихотворений.

«Суздаль сузил лик» [3, с. 231], «С пагодами и китайцами / (По погоде) уголки»» [3 с. 232], «лукавит луковицей» [3, с. 232], «Сонным тыквенным цветком — / Тыкаются: грустно, пусто» [3, c. 233], «Замерзни, Морзе» [3, с. 237), «Ты плыви вдоль улиц и вдоль станций, / Сатана в сатине, ты же стань» [3, с. 240], «ахает папаха, как Махно» [3, с. 240], «зеленой сыпью, с зельтерскою схожей» [3, с. 242], «льяные льнули-льнули» [3, с. 245], «В дубах и меж дубами, где вода. / Дубровский выстрелил, и — пухнет дым» [3, с. 245], «камаринских вождей — карамор» [3, с. 247], «козерогом козырнет» [3, с. 251], «Вконец опротивели ямбы. / А ямами разве уйдешь?», «А в небе — угольные ямы / (До ямбов ли, страшное тут?)» [3, с. 253], «Я к херам бы / Хирама и хилый галдеж! / Херсону на пойме лимана» [3, с. 253], «И на пойме Есмани / (Поймешь ли меня?) не поймать» [3, с. 253], «редкий редут» [3, с. 253], «на западе — уже западня» [3, с. 255], «мимозы с иглами длиной в мизинец» [3, с. 200], «засахаренная Сахара» [3, с. 207].

Квазиэтимология, возникающая в стихотворениях В. Нарбута, разрушает лексические значения слов, выстраивая при этом новые семантические связи. Это позволяет расширить семантику не только одного слова, но и целого комплекса (словосочетания, предложения). Используя этот прием, Нарбут, с одной стороны, деформирует исходное значение слова и словообразовательную парадигму, а с другой — выстраивает в новые семантические отношения, смысловые цепочки, которые образуют уже авторскую парадигму (подробнее об этом в следующем разделе «Авторские парадигмы слово как инструмент изменения/деформации мира»).

Использование заимствованных, а также малоупотребительных слов позволяет связать в единое целое реалии не только разных стран, но и разных эпох.

«Именно слово, имя, согласно концептуальным построениям акмеистов, оказывается хранителем памяти культуры. Так, у Гумилева в художественном пространстве «Огненного столпа» стягивает воедино культурные и исторические пласты с помощью парадигматической игр с этимологически родственными именами: Ольга — Эльга — Вольга — Волхв — Волх — Волга — Валгала. Подобные этимологические «игры» с именем находим с у Нарбута (в сб. «Казненный Серафим»)» [1, с. 43].

Результатом сознательной деформации языка служат квазиэтимологии, широко применяемые Нарбутом в построении отдельного образа и лирического сюжета, когда сквозь явную цепочку событий проступает иной — неочевидный — сюжет. С помощью квазиэтимологических мотивов Нарбут, с одной стороны, деформирует исходное значение слова и словообразовательную парадигму, а с другой — выстраивает в новые семантические отношения, смысловые цепочки, которые образуют уже авторскую парадигму. На основе таких парадигм перестраивается вся система логических связей мироустройства — в качестве основной структуры выступают вторичные признаки — случайное созвучие, совпадение графического образа.

Список литературы:

1. Кихней Л.Г. Акмеизм: миропонимание и поэтика. — М.: МАКС Пресс, 2001. — 184 с.
2. Кукулин И. История пограничного языка: Владимир Нарбут, Леонид Чертков и контркультурная функция // Новое лит. обозрение. — М., 2005. — № 72. — С. 207—223.
3. Нарбут В.И. Стихотворения. — М.: Современник, 1990. — 444 c.