ПРОБЛЕМА  ТРАГИЧЕСКОГО  В  БАЛКАРСКОЙ  ПРОЗЕ  1960—1980-Х  ГОДОВ

Батчаева  Клара  Хамидовна

канд.  филолог.  наук,  доцент  кафедры  педагогики,  профобразования  и  русского  языка  Кабардино-Балкарского  сельскохозяйственного  университета,

РФ,  Кабардино-Балкария,  г.  Нальчик

THE  PROBLEM  OF  TRAGIC  IN  BALKAR  PROSE  OF  1960—1980

Klara  Batchaeva

candidate  of  Philological  Sciences,  Associate  professor  of  Pedagogy,  Professional  Education  and  the  Russian  Language  Chair,  Kabardino-Balkaria  Agricultural  University,  Russia,  Kabardino-Balkaria,  Nalchik

АННОТАЦИЯ

Статья  посвящена  теме  трагического  в  балкарской  прозе  1960—80-х  гг.  Проблема  депортации  балкарского  народа,  соотношение  исторического  факта  и  художественного  вымысла  в  прозе  данного  периода,  тема,  идеи  и  образы  в  рассказах,  повестях  и  романах  балкарских  писателей  —  таковы  основные  вопросы,  рассматриваемые  в  статье.  Подробному  анализу  подвергаются  произведения  М.  Батчаева,  Э.  Гуртуева,  А.  Теппеева,  Х.  Шаваева  и  др.

ABSTRACT

  The  article  is  devoted  to  the  topic  of  tragic  in  balkar  prose  of  1960—1980.  The  deportation  problem  of  the  Balkars,  the  correlation  of  a  historic  fact  and  an  artistic  fiction  in  the  prose  of  that  period,  themes,  ideas  and  images  in  stories,  tales  and  novels  of  balkar  writers  —  these  are  basic  questions  which  are  considered  in  the  article.  Works  of  M.  Batchaev,  E.  Gurtuev,  A.  Teppeev,  H.  Shavaev  are  under  the  analysis  in  the  article. 

Ключевые  слова:  национальная  проза;  жанр;  поэтика;  контекст;  депортация;  документальность;  автобиографичность.

Keywords:  national  prose;  genre;  poetics;  context;  deportation;  actuality;  autobiography.

Особое  трагическое  наполнение  балкарская  проза  получает  в  период  60—80-х  годов  ХХ  века,  в  послереабилитационные  годы,  когда  появилась  первая  возможность  писать  и  говорить  правду  о  жестоких  годах  репрессий.  Рассказы,  повести  и  романы  создавались  писателями,  с  юности  испытавшими  горечь  великих  переживаний,  потерь,  великой  трагедии  своего  народа.  Отсутствие  цензорских  препон,  в  сущности,  полная  свобода  печати  позволяли  создавать  правдивые  и  многокрасочные  полотна.  За  успешно  работавшими  старейшими  писателями  Х.  Байрамуковой,  Б.  Гуртуевым,  Ж.  Залихановым,  О.  Хубиевым,  М.  Шаваевой  и  другими  появляются  талантливые,  многообещающие  имена:  М.  Батчаев,  И.  Боташев,  И.  Гадиев,  Э.  Гуртуев,  А.  Теппеев,  З.  Толгуров.

Следует  отметить,  что  проблема  исторической  памяти  о  депортации  народов  Северного  Кавказа,  проблема  трагизма  в  литературах  и  фольклоре  этих  народов  уже  давно  является  предметом  пристального  внимания  и  изучения.  Данному  вопросу  посвящены  труды  известных  карачаевских  и  балкарских  литературоведов:  А.И.  Караевой,  З.Б.  Караевой,  Х.Х.  Малкондуева,  А.М.  Теппеева,  З.Х.  Толгурова,  Ф.А.  Урусбиевой,  Т.М.  Хаджиевой  и  др.  В  2013  году  в  Калмыцком  государственном  университете  защищена  докторская  диссертация  известного  карачаевского  ученого  Б.А.  Берберова  по  теме  «Историческая  память  в  карачаево-балкарском  устном  народном  творчестве  второй  половины  ХХ  века:  жанр,  поэтика,  контекст»,  посвященная  исторической  памяти  о  депортации  в  карачаево-балкарской  устной  словесности.

Как  видно,  интерес  к  проблеме  не  иссякает,  а  приобретает  новое,  более  значительное,  наполнение.  Так,  современные  исследователи  М.  Чотчаева  и  Б.  Долаева,  характеризуя  авторскую  позицию  в  карачаевской  прозе  о  депортации,  отмечают:  «Откровенность  с  читателем,  публицистическая  открытость,  доскональное  знание  материала,  авторитетность  приводимых  свидетельств,  проверенность,  обоснованность  фактов,  доказательность,  логичность  анализа  и  выводов  —  такие  исследовательские  приемы,  такой  творческий  подход  позволяет  автору  свободно,  раскованно  вести  повествование,  проникать  в  духовный  мир  героев»  [5,  с.  179].

Наиболее  динамичный  жанр  прозы  —  рассказ  —  становится  самым  популярным  повествованием  о  недавнем  прошлом  народа.  Многие  рассказы  автобиографичны,  и  все  они  о  недавнем  прошлом,  о  пережитом.  В  некоторых  рассказах  фактографическая  достоверность  подавляет  художественность,  также  в  них  очевиден  очерковый  характер.  Но  в  многообразии  форм  отражения  событий  и  поступков  героев  все  же  есть  немало  удачных  и  глубоких  произведений.  Рассмотрим  наиболее  выразительные  из  них.

В  цикле  рассказов  о  переселении  Э.  Гуртуева  гибель  главных  героев  свидетельствует  не  только  о  высоком  накале  трагизма  положения,  но  и  утверждает  исключительную  стойкость  народа,  попавшего  в  беду.  Так,  в  рассказах  «Плач  одинокой  совы»  и  «Жил  отважный  капитан»  через  трагическую  гибель  своих  героев  автор  приводит  читателя  к  убеждению,  что  в  данной  ситуации  иного  выхода  не  было.  Это  касается  и  «маленького  человека»  Заурбека  из  рассказа  «Разбитый  чугунок»,  у  которого  невыносимая  тоска  по  раздавленному  «студебекером»  чугунку  усугубляется  всенародной  бедой,  выпавший  на  горный  аул.  Он  не  может  дышать  воздухом  чужбины,  пить  ее  воду  и  решается  на  исключительно  греховный  поступок.  Он  просит  Аллаха  ниспослать  ему  смерть  и  этим  избавить  от  невыносимых  страданий.  Твердое  желание  поки­нуть  этот  несовершенный  мир  оказалось  сильнее  страха.  И  еще  он  знал,  что  никак  нельзя  склеить  разбитый  чугунок.

Совсем  другого  склада  «старый  могильщик  и  вынужденный  мулла»  Кичибатыр  из  рассказа  «Звездочка,  погасшая  в  Сауту».  Он  не  сломлен,  не  по­корен  безжалостной  судьбой  и  еще  таит  надежду  найти  и  покарать  убийцу  любимой  внучки,  чью  прядь  волос  хранит  в  нагрудном  кармане.

«Уж  помоги  мне  найти  убийцу,  —  просит  он  всевышнего.  —  Найти  и  по­карать.  Это  же  и  твоя  воля?  Вот  я  и  исполняю  ее.  А  то  ведь  не  будет  мне  по­коя  на  этой  проклятой  земле…»  Теперь  он  думал  только  об  одном:  найти  и  покарать.

...А  черная  мгла  у  горизонта  стала  сгущаться.  То  было  черное  крыло  вселюдной  беды,  вновь  надвигавшейся  на  Сауту.  На  село,  которое  скоро  стало  обиталищем  призраков,  молящихся  о  возмездии.  Селом  почерневших  камней,  которые  помнили  все...»  [1,  с.  67].

Совершенно  иной  настрой  в  серии  рассказов,  объединенных  под  назва­нием  «Карагач  —  древо  памяти».  Здесь  трагизм  положения  уступает  место  на­дежде.  Вновь  вспоминается  раннее  названное  «иги  къууум»  —  спасительница  нации,  негасимая  звезда.  Это  очень  важно,  потому  как  люди  постепенно  ста­ли  привыкать  к  своей  беспросветной  жизни,  что  было  очень  опасно.  А  пото­му,  как  показано  в  рассказе  «Бандитский  танец»,  жители  селения  Акбулак  стали  тайно  обсуждать  слушок,  что  на  праздничном  концерте  будет  нечто  неожиданное  и  интересное  для  балкарцев.

«Шел  восьмой  год  черному  дню,  и  переселенцы  уже  мало-помалу  стали  свыкаться  с  горькой  своей  судьбой.  А  тайная  надежда  на  возвращение,  каза­лось,  стала  растворяться,  отдаляться.  Хотя  и  не  умерла.

Она  ожила,  когда  ее  разбудил  этот  балкарский  танец.  Официально  та­кого  народа  уже  не  было...  И  вот  такое  потрясение!»  [1,  с.  71].

«Всевидящее  око  властей,  —  пишет  3.  Толгуров,  —  следило  за  каждым  шагом  переселенцев...  Даже  в  танце  детей  они  видели  какую-то  крамолу,  ес­ли  назвали  его  «бандитским  танцем».  Мужество  директора-фронтовика,  а  также  учителя,  сочетавшего  военное  дело  с  художественной  самодеятельностью,  описано  автором  с  некоторой  издевкой  над  властями  предержащими  комендантами,  их  допрашивавшими»  [3,  с.  84].

«Переселенческий»  цикл  карачаево-балкарского  рассказа  отличается  от  новелл,  написанных  по  следам  событий,  уже  тем,  что  в  основном  эти  повествования  выношенные,  выстраданные,  доведенные  до  высочайшего  уровня  трагизма.  Неудивительно,  что  и  эмоциональный  накал  в  них  выше  и  острей.

Повесть  как  жанр,  посвященный  трагическим  событиям  выселения,  несмотря  на  более  степенное  развитие  сюжетных  линий,  конечно  же,  имеет  свои  горячие  точки,  моменты  наивысшего  накала  конфликта,  более  обстоятельного  раскрытия  замысла  писателя.  Среди  них  выделяются  «Забытые  звезды»  Мажида  Гулиева,  «Беглец»  Башира  Гуляева,  «В  ожидании  Одиссея»,  «Ах,  ворон,  птица  скверная»  Эльдара  Гуртуева,  «Лихолетие»  Магомета  Кучинаева,  «Артутай»  Алима  Теппеева,  «Асият»  Хасана  Шаваева  и  другие.  Несмотря  на  тематическую  общность,  каждое  из  этих  произведений  отличается  художественным  своеобразием,  степенью  документальности,  жизненной  правдой.  Нетрудно  в  них  заметить  и  пережитое  самим  автором,  его  опыт  и  личные  переживания.  Но  определенный  автобиографизм  никак  не  умаляет  художественной  самобытности  произведений.

Особо  следует  остановиться  на  произведении  Хасана  Шаваева  «Повесть,  найденная  в  сундуке»  [4].  Главная  героиня  —  горянка  с  печальной  судьбой  —  Пильжан,  горе  которой,  тоска  по  любимому  человеку,  показана  в  контексте  страданий,  связанных  с  переселением.  Перед  нами  —  дневник-исповедь,  диалог  героини  со  своим  возлюбленным.  Ее  записи  постепенно  обретают  форму  повести,  в  которой  отражены  события  и  судьбы,  крушение  светлых  надежд.  В  ходе  развития  сюжета  повесть  обрастает  все  новыми  и  новыми  картинами  и  персонажами,  создавая  многоцветную  панораму  тех  грозовых  лет.  По  существу,  это  произведение  не  что  иное,  как  воплощение  протеста  против  всесилия  властей,  убивших  ее  мечту,  убивших  ее  судьбу,  а  также  тех,  чья  вина  заключалась  лишь  в  том,  что  они  родились  на  многострадальной  земле  Кавказа.  Такие,  как  Пильжан,  не  смогли  найти  в  себе  сил  выстоять,  выжить  и  победить.  Эти  хрупкие  создания  были  сломлены  сталинским  про­изволом  и  деспотизмом.

В  «Повести,  найденной  в  сундуке»  Хасан  Шаваев  проявил  себя  как  настоящий  мастер  языка,  умеющий  пользоваться  богатейшими  возможностями  диалогической  и  монологической  речи  и  придавать  его  образам  яркую  индивидуальность.

Следует  отметить,  что  избранная  писателем  форма  повествования  позволяет  использовать  широкие  художественные  возможности:  сочетание  документального  факта  и  художественного  вымысла,  использование  образа  героини  как  активного  действующего  лица,  достоверность  ее  суждений,  искренность  чувств  и  переживаний  и  многое  другое.

В  жанре  романа,  посвященного  памяти  выстраданных  лет  изгнания,  особое  место  принадлежит  крупноплановому  полотну  «Мост  Сират»  талантливого  балкарского  писателя  и  литературоведа  Алима  Теппеева.

По  религиозному  толкованию,  тонкий  мост  испытания  ведет  из  чистилища  в  рай.  В  романе  он  символизирует  сложный  жизненный  путь  целого  народа  во  временном  пространстве  целой  эпохи.  В  этом  поистине  панорамном  произведении  перед  читателем  проходят  самые  крупные  повороты  в  судьбе  героев,  да  и  всей  страны.  Здесь  и  драматические  события,  связанные  с  русско-японской  войной  в  начале  века,  и  участие  в  ней  и  в  последующих  грозных  событиях  наших  соотечественников,  а  также  на  полях  сражений  Великой  Отечественной  войны.  Повидавший  многое  герой  романа  Хамзат,  закаленный  в  горниле  самых  суровых  испытаний,  не  сломлен  и  в  годы  великого  народного  бедствия  в  изгнании.

В  этом  многоплановом  полотне,  как  в  калейдоскопе,  проходят  самые  разные  характеры  и  судьбы,  часто  сложные  и  противоречивые,  раскрывается  суть  событий,  участниками  которых  становятся  вчерашние  пастухи  и  хлебопашцы.  Тугие  узлы  противоречий  нашей  провозглашенной  бесконфликтной  идеологии  и  связанной  с  нею  бескомпромиссной  борьбы  держат  читателя  в  постоянном  напряжении.  «Главный  и  непримиримый  конфликт  романа,  —  пишет  З.  Толгуров,  —  это  противостояние  личности  и  власти.  Автор  шаг  за  шагом  раскрывает  причины,  породившие  эти  противоречия.  На  поставленный  вопрос  дает  исчерпывающий  ответ  судьба,  поступки,  миропонимание  Хамзата  и  его  сына»  [3,  с.  85].

Прямая  документальная  основа  исторических  событий,  историческая  эмпирика  здесь  уступила  место  социально-психологической  типизации  материала.  Вместо  самых  ярких  моментов  истории  взят  кусок  обычной  повседневной  жизни  того  периода.  И  конфликт  следует  не  за  готовой  схемой  событий,  а  подсказан  внутренней  логикой  психологического  действия,  логикой  развития  основных  конфликтов.

Один  из  отрицательных  героев  романа  Шоштар  —  явный  враг  не  только  Советской  власти.  Он  носитель  мыслимых  и  немыслимых  человеческих  пороков.  При  всей  своей  изворотливости,  коварстве  и  хитрости  он  обречен,  и  кара  его  необычна.  Шоштара  не  изобличают,  не  предают  всеобщему  позору.  От  него  просто  отворачиваются.  Изгоняют  из  общества,  обрекая  на  роковое  одиночество.  Эта  страшная  кара  приводит  Шоштара  к  сумасшествию.

Этот  конфликт  стимулируется  не  внешней  динамикой  событий,  а  на­пряжением  страстей  и  характеров,  выявляющим  глубокие  социальные  про­тиворечия  эпохи.  Правдивость  фона,  массовых  сцен,  деталей  также  способ­ствуют  воссозданию  всей  драматической  сложности  эпохи.

Можно  с  уверенностью  сказать,  что  анализируемые  выше  произведения  заполнили  вакуум,  созданный  замалчиванием  темы,  которая  не  годы  даже  —  десятилетия  была  отнесена  к  запретным  или,  в  лучшем  случае,  нежелательным,  а  потому  и  рискованным.  Отсюда  особый  интерес  к  ней,  выражающий  обостренное  чувство  уважения  к  человеческому  достоинству  и  гражданскому  авторитету  литературы,  к  мужеству,  честности,  совестливости  писателя,  то  есть  ко  всему  тому,  из  чего  складывается  объемное  многомерное  понятие  правды  жизни,  правды  искусства.

Список  литературы:

1. Гуртуев  Э.  Карагач  —  древо  памяти.  Нальчик,  1997.
2. Толгуров  З.Х.  Алые  травы.  М.,  1975.
3. Толгуров  З.Х.  В  контексте  духовной  общности.  Нальчик,  1991.
4. Шаваев  Ш.  Избранное.  Нальчик.  1997.
5. Чотчаева  М.Х.,  Долаева  Б.Ю.  Авторская  позиция  в  прозе  о  депортации  (на  материале  карачаевской  литературы)  //  Литература  в  диалоге  культур.  —  2010.  —  №  8.  Надо  бы  указать  страницы.  Я  в  Интернете  этого  издания  не  нашла.