О  ФУНКЦИОНИРОВАНИИ  ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОЙ  МЕТАФОРЫ  В  СОВРЕМЕННОМ  СТИХОТВОРНОМ  ТЕКСТЕ  (НА  МАТЕРИАЛЕ  ПОЭЗИИ  БАХЫТА  КАИРБЕКОВА)

Тенбаева  Алтынай  Мейрбаевна

д-р  филол.  наук,  ассоциированный  профессор  кафедры  истории  Казахстана  и  социально-гуманитарных  дисциплин  Академии,  гражданской  авиации,  Республика  Казахстан,  г.  Алматы

E-mail: 

ABOUT  FUNCTIONING  OF  PHRASEOLOGICAL  METAPHORS  IN  MODERN  POETIC  TEXTS  (AS  EXEMPLIFIED  IN  BAKHIT  KAIRBEKOV’S  POETRY)

Altinay  Tenbayeva

doctor  of  Philological  Sciences,  Associated  professor  of  Kazakhstan  History  and  Social  and  Humanitarian  Disciplines  Chair,  Academy  of  Civil  Aviation,  Republic  of  Kazakhstan,  Almaty

АННОТАЦИЯ

Целью  данной  статьи  является  рассмотрение  развития  значения  фразеологической  метафоры  в  современном  поэтическом  тексте.  Проанализировано  взаимодействие  этого  вида  метафоры  с  традиционными,  библейскими,  пушкинскими  метафорами.  Показан  механизм  создания  индивидуального  текстового  смысла,  что  свидетельствует  о  теоретическом  потенциале  объекта  исследования. 

ABSTRACT

The  aim  of  this  article  is  to  examine  the  value  of  phraseological  metaphors  development  in  the  modern  poetic  text.  The  interaction  between  this  kind  of  metaphor  with  traditional,  biblical  and  Pushkin’s  metaphors  is  analyzed.  The  mechanism  of  creating  an  individual  meaning  of  the  text  is  shown  that  indicates  the  theoretical  potential  of  the  research  object.

Ключевые  слова:  фразеологическая  метафора;  фразеологическая  единица;  традиционная  метафора;  стихотворный  текст;  значение  метафоры;  ассоциативные  связи. 

Keywords:  phraseological  metaphor;  phraseological  unit;  traditional  metaphor;  poetic  text;  meaning  of  metaphor;  associative  relations. 

Семантический  потенциал  фразеологической  метафоры  —  «базиса»  образности  фразеологизма  —  активно  исследуется  на  современном  этапе  развития  филологии.  Ученые-лингвисты,  говоря  о  трансформации  фразеологических  единиц  в  речи,  выделяют  расширенную  фразеологическую  метафору.  «Расширенная  фразеологическая  метафора  является  одним  из  основных  способов  контекстуальной  трансформации  языковых  единиц  и  характеризуется  индивидуальной  принадлежностью,  новизной,  непредсказуемостью,  зависимостью  от  контекста,  семантической  и  стилистической  связью  с  базовой  формой»  [1,  с.  33]. 

В  данной  статье  нас  интересует  функционирование  фразеологических  метафор  в  составе  метафорических  конструкций  стихотворного  текста,  а  также  —  их  взаимодействие  с  другими  видами  метафор. 

Не  вызывает  сомнений,  что  поэтическая  специфика  усугубляет  отмеченные  выше  особенности  фразеологической  метафоры.  Даже  беглый  взгляд  на  современную  казахскую  поэзию  позволяет  говорить  о  множестве  контекстуальных  вариантов  этого  вида  тропа. 

К  фразеологической  метафоре  обращается  известный  казахский  поэт  Бахыт  Каирбеков.  Рассмотрим  несколько  примеров:

Круги  сужались  на  воде,

Пытаясь  вытолкнуть  обратно  камень

Камень  со  дна  души  [3]  («Круги  сужались  на  воде…»)

В  трех  строках  «монтируются»  народные  пословицы  «свалился  камень  с  души»,  библейское  «Кто  из  вас  без  греха,  пусть  первый  бросит  в  нее  камень»,  метафора  «дно  души»,  а  также  визуальный  план.  В  сложной  метафоре  визуально  зримое  «круги  сужались»  (они  должны  расходиться),  прямое  указание  на  обратное  действие  расширяет  фразеологическую  семантику  «свалился  камень  с  души».  В  семантике  этого  фразеологической  метафоры  не  предполагается  действия  извне.  На  наш  взгляд,  в  этих  строках  маркируется  еще  один  фразеологизм  «концы  в  воду»,  а  также  —  символика  круга.

Б.  Каирбеков  создает  эффект  кинематографической  обратной  съемки.  В  данном  отрывке  маркируется  еще  одну  библейскую  метафору  «все  возвращается  на  круги  своя».  Эти  значения  пересекаются  со  значением  «кольцо  (боли)  сужается»,  часто  связанное  с  семантикой  боли. 

  Необходимо  отметить,  что  образ  круга  —  один  из  ключевых  символов  национальной  эстетики  —  значим  для  поэзии  Б.  Каирбекова. 

Сравнить:

А  между  тем,  во  тьме

незримо  изгибаясь

крутые  рельсы  подло

водят  хоровод…

  А  это  значит  —  я  опять  не  догоняю

земную  жизнь,

земную  боль,

ушедшую  вперед  …    [2]  («Метро»  )

В  этих  строках  круг  имеет  двойственную  символику  круговорота  жизни  и  смерти. 

Текст  отрывка  следующего  стихотворения  во  многом  построен  на  сложной  корреляции  фразеологических  единиц:

Меня  пустили  по  миру  — 

Ищи,  мол,  ветер  в  поле!

Нет  у  тебя  ни  номера,

Ни  имени…

Есть  воля!  [2]  («Меня  пустили  по  миру…»)

Особенность  здесь  употребления  фразеологических  единиц  такова:  они  вызывают  ассоциации,  аллюзии  с  другими  словосочетаниями.  «Пустить  по  миру»,  значение  которого  —  «сделать  нищим»  «монтируется»  с  «отпустили  с  миром»,  значение  которого  «отпустить  без  наказания».  Так,  отрицательная  семантика  взаимодействует  с  положительной. 

Пословица  «Ищи  ветра  в  поле»  (правильно  —  «ветер»),  значение  которой  «что-либо  бесследно  пропало»  «не  вписывается»  в  контекст.  Поэт  намеренно  «расшатывает»  семантику,  «намекая»  и  на  значение  «пропади  пропадом»,  и  на  «вольный  как  ветер»  (пушкинский  мотив).  Но  мотив  стихотворения  А.  Пушкина,  цитируемого  в  эпиграфе,  осложняется  мотивом  изгнания.  «Ищи  ветра  в  поле»  (пренебрежительно-разговорное  «мол»  только  усиливает  значение)  можно  интерпретировать  и  как  «иди  туда  не  знаю  куда,  найди  то,  не  знаю  что». 

Концепт  «воля»  актуализируется  в  последней  строке  строфы.  На  наш  взгляд,  эта  аллюзия  на  пушкинские  строки  «На  свете  счастья  нет,  но  есть  покой  и  воля».  Аллюзия  «монтируется»  с  фразеологической  единицей  «вольному-воля».  Но  метафорическая  конструкция  включает  устойчивые  сочетания  с  отрицательной  семантикой:  «ты  —  никто  и  звать  тебя  никак»,  причем  имя  имеет  меньшее  значение,  чем  номер.  Принцип  развития  образов  1  строфы  определил  все  последующее  развитие  образов  текста. 

Я  —  белый  ворон  в  вашей  стае, 

Хоть  черен  весь  до  синевы  — 

Но  я  пытаюсь,  я  летаю

А  не  кружусь  среди  молвы 

А  что  молва?  Вороной  белой

Клеймит,  не  ведая  того,

Что  лишь  тогда  свободно  тело, 

Когда  душе  твоей  легко.

Душа  моя  чиста  до  боли,

Как  в  зимнем  поле  не  видна 

Черта  последняя…  И  воли

Мне  не  истратить  бы  до  дна.

Беречь?  Нет-нет!  Но  закалять

От  черной  сажи  межусобиц,

  И  если  что-то  воспевать,

От  мира  брать,  а  не  от  злобы

Я  —  белый  ворон  в  вашей  стае,

Хотя  и  черен  на  свету.

Я  черной  точкою  летаю

Все  на  прицеле,  на  виду.

[2]  («Я  —  белый  ворон  в  вашей  стае…»)

«Лежащая  на  поверхности»  ФЕ  «белая  ворона»  трансформируется  в  «белого  ворона».  Это  акцентирует  амбивалентную  семантику  ворона.  Пословица  претерпела  своеобразную  реализацию:  подчеркивается  переносный  смысл  образа  «белой  вороны».  На  эти  значения  наслаивается  традиционная  метафора-символ  полета,  устремленности  над  обыденностью,  метафора  творчества.  Данная  метафора  контрастирует  с  отрицательной  семантикой  образа  ворона.

Образ  стаи  переплетается  с  образом  людской  молвы  —  в  ФЕ  субстанцией  стихийной,  темной,  однородной  (вспомним,  «людская  молва  что  волна»).  «Молва»  маркирует  отрицательное  значение  «каркать»  —  привлекать  плохое.  Устремленность  ввысь  белого  ворона  контрастирует  с  кружением  стаи,  которое  в  фольклоре  традиционно  связывается  со  смертью. 

Фразеологическая  метафора  начальных  строк  «задаёт  тон»  всему  тексту  и  предопределяет  аллюзии  с  другими  фразеологическими  единицами.

Во  второй  строфе  в  заглавной  метафоре  акцентируется  отрицательное  отношение  к  исключительности.  Реакции  массы  —  черной  стаи  ворон  —  противостоит  авторское  понимание  свободы  как  внутреннего  состояния.  Отметим,  что  здесь  употребляется  «правильное»  —  «ворона».  На  наш  взгляд,  это  связано  с  разграничением  художественной  точки  зрения  (по  терминологии  Б.  Успенского)  [5]  автора-героя  и  толпы. 

Трансформированная  языковая  метафора  «душе  легко»  (или  «на  душе  легко»)  вырастает  в  метафору-символ.  Также  в  данном  контексте  она  маркирует  аллюзию  «душа-птица».  На  наш  взгляд,  здесь  звучит  мотив  смерти  —  вспомним  «душа  отлетела». 

В  третьей  строфе  языковая  метафора  «душа  чиста»  обновляется  посредством  зависимого  слова  «до  боли».  Для  Б.  Каирбекова  характерно  понимание  жизни  как  неразрывной  связи  счастья  и  боли. 

Далее  перекрещиваются  традиционные  метафоры,  основанные  на  параллелях  «жизнь-путь»,  «старость-зима».  Но  центральной  метафорой  здесь  является  метафора,  основанная  на  пословице  «жизнь  прожить  —  не  поле  перейти»  и  фразеологическая  метафора  «подойти  к  последней  черте»,  где  мотив  смерти  чрезвычайно  отчетлив.  Смерть  отвергается,  душа  бессмертна,  она  прошла  очищение  через  страдания,  но  нереальное  склонение  со  словом  «как»  (по  терминологии  Р.  Якобсона)  [7]  наталкивает  читательское  восприятие  на  ощущение  неуверенности/недоговоренности. 

В  15—16  строках  поэт  намеренно  «насаживает»  метафоры  разных  семантических  полей:  «воля»,  «истратить»,  «дно».  Последнее  слово  актуализирует  фразеологическую  единицу  «испить  чашу  до  дна»  —  конструкции  с  отрицательной  семантикой:  «Испытать,  перенести  страдания  или  жизненные  испытания  в  полной  мере,  до  конца.  Подразумевается,  что  кто-л.  достойно  претерпел  все  невзгоды,  которые  выпали  на  его  долю  (часто  —  в  связи  с  какими-то  трагическими  событиями  истории).  Имеется  в  виду,  что  лицо  Х  перенесло  или  готово  терпеливо  и  смиренно  переносить  в  грядущем  все  тяготы  жизни»  [6].  Этот  фразеологизм  коррелирует  с  фразеологизмом  «оказаться  на  дне»,  значение  которого  можно  интерпретировать  как  «полностью  деградировать».  Так,  если  в  первый  фразеологизм  связан  с  понятием  «стойкость»,  то  второй  —  крайнюю  степень  падения. 

Не  менее  нелогично  сочетание  «душу  беречь»,  отсылающее  к  «береги  честь  смолоду»,  «закалять  (душу)»  от  «сажи»,  апеллирующего  к  «дела  как  сажа  бела». 

На  наш  взгляд,  прием  монтирования  метафор  разных  семантических  полей  используется  автором  для  создания  эффекта  противоречивого  чувства  надежды  и  обреченности,  гордости  и  смиренности.  В  4  строфе  этот  эффект  усиливает  внутренний  диалог  с  самим  собой. 

В  концовке  кольцевой  композиции  в  образе  «белого  ворона»  вновь  подчеркивается  его  символическое  переносное  значение.  Образ  последних  строк  маркирует  ФЕ  «взять  на  мушку»,  «поставить  точку».  На  наш  взгляд,  этот  образ  гораздо  глубже  и  связан  с  понятием  точки  в  казахской  мифологии,  вернее,  «точки  внутри  круга»  —  круг  в  данном  тексте  —  это  «свет».  В  «словаре»  С.  Кондыбая  отмечается:  «Точка  внутри  круга  может  означать…  любое  существо,  начиная  от  эмбриона,  клетки  до  зародыша,  ребенка,  человека,  семьи,  рода,  племени,  народа…  »  [4,  c.  22].  Вспомним,  что  «свет»  —  это  многозначное  понятие  —  мир,  энергия,  общество. 

«Поставить  точку»  перекликается  с  фразеологизмом  «подойти  к  последней  черте».  Но,  как  известно,  в  казахской  эстетике  нет  понятия  конца:  в  круговороте  жизни  и  смерти  смерть  —  это  начало  иной  жизни.

Данный  текст  построен  на  взаимодействии  амбивалентной  символики  белого  и  черного.  Таким  образом,  изначально  не  нагруженная  этой  символикой  фразеологическая  единица  парадоксально  актуализирует  ее. 

В  рассмотренных  примерах  фразеологическая  метафора  является  «центробежной  силой»,  вокруг  которой  аккумулируются  аллюзивные,  ассоциативные  связи  с  традиционными  мировыми,  библейскими,  пушкинскими  метафорами,  понятиями  различных  культур.  На  эти  значения  «наслаиваются»  визуальные  планы,  кинематографические  приемы. 

Таким  образом,  поэт  парадоксально  акцентирует  устойчивое  значение  фразеологизма  —  конструкции  по  определению  чрезвычайно  устойчивой  —  но,  в  то  же  время,  «расшатывает»  его.  Такое  «монтирование»  создает  эффект  обнажения  культурных  пластов,  в  каждом  тексте  порождающих  новый  индивидуальный  смысл.

Список  литературы:

1. Арсентьева  Е.Ф.,  Семушкина  Е.Ю.  Особенности  создания  расширенной  фразеологической  метафоры  в  свете  когнитивной  теории  //  Когнитивные  факторы  взаимодействия  фразеологии  со  смежными  дисциплинами:  сб.  науч.  тр.  по  итогам  III  Междунар.  науч.  конф.  (Белгород,  19—21  марта  2013  г.).  Белгород,  2013.  —  С.  32—35.
2. Каирбеков  Б.  Глагол  жить.  Алма-Ата:  Жазушы,  1982.  —  142  с. 
3. Каирбеков  Б.  За  живой  водой.  Алма-Ата:  Жазушы,  1986.  —  134  с. 
4. Кондыбай  С.  Казахская  мифология:  краткий  словарь.  Алматы:  Нурлы  Алем,  2005.  —  421  с.
5. Успенский  Б.  Поэтика  композиции.  Спб.:  Азбука,  2000.  —  352  с. 
6. Федоров  А.  Фразеологический  словарь  русского  литературного  языка.  М.:  Астрель,  2008.  —  878  с.
7. Якобсон  Р.  Поэзия  грамматики  и  грамматика  поэзии  //  Семиотика.  М.:  Радуга,  1983.  —  С.  462—482.