ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕМЫ ДУЭЛИ В ТВОРЧЕСТВЕ В. НАБОКОВА

Глазунова Софья Ивановна

аспирантка кафедры литературы

Костромского государственного университета имени Н.А. Некрасова

 г. Кострома

E-mail: profhom@yandex.ru

Для понимания особенностей интерпретации русской литературы в творчестве Владимира Набокова важным представляется анализ специфики толкования писателем понятия чести как одного из важнейших нравственных ценностей в досоветской России. В «Комментарии к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» Набоков подчеркивает, что в современной России понятие о личной чести практически полностью утрачено [4, с. 443]. Дуэльная практика как способ восстановления или спасения чести была европейской традицией, только заимствованной в России, так что студенты корнельского университета, которым Владимир Набоков читал курсы лекций по русской и европейской литературе, должны были иметь представление об этом ритуале XIX века. Однако Набоков считает необходимым объяснять особенности проведения дуэли в лекциях о Пушкине, Толстом и Тургеневе.

В изданном курсе отсутствуют лекции о Пушкине, однако из воспоминаний студентов Набокова следует, что Владимир Владимирович подробно разбирал дуэль между Пушкиным и Дантесом и дуэль, произошедшую на страницах романа между Онегиным и Ленским [2, с. 205―206]. Ханна Грин вспоминает, что Набоков смог воссоздать на лекции саму атмосферу последней дуэли Пушкина: «<…> морозный январский день (27 января 1837 года) на опушке в предместье Санкт-Петербурга. Уже смеркалось. Берега замерзшей Невы были покрыты снегом <…> Мистер Набоков объяснил нам, кто были секундантами и в чем заключались их функции. Он изобразил на доске «барьеры», которые были отмечены брошенными на снег шинелями, и рассказал, как Пушкин и Дантес <…> приближались друг к другу, от дистанции в двадцать шагов, с заряженными пистолетами в руках. Было ровно половина пятого» [2, с. 206]. Очевидно, Набоков смог так ярко изобразить сцену дуэли, превратить лекцию в произведение искусства, что студент смог погрузиться в атмосферу русского зимнего вечера и детали произошедшей трагедии.

В «Комментарии к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» мы видим, что Набокова волнует не только внешняя сторона дуэльного поединка, но и внутренняя, психологическая составляющая этой практики. Владимир Владимирович вновь пытается выступить в роли связующего звена между представителями разных культур. После всех войн XX века Набоков пытался объяснить, что главная цель дуэли ― не убийство противника, а восстановление своей чести. Он неизменно акцентирует внимание на том, что высшая степень благородства, которую может проявить дуэлянт, ― бесстрашно выдержать выстрел противника, а затем самому разрядить пистолет в воздух. Эту мысль мы находим и в «Комментарии к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» при анализе сцены дуэли между Онегиным и Ленским: «Ленский безусловно намеревался убить Онегина, но последний, будучи бесстрашным, саркастичным дуэлянтом и находясь в здравом рассудке, несомненно, должен был бы воздержаться от выстрела и не только не отвечать на выстрел Ленского, но, в случае если останется в живых, разрядить пистолет в воздух» [4, с. 459]; и в лекции о романе И.С. Тургенева «Отцы и дети»: «На самом же деле Базаров повел бы себя еще более благородно, если бы хладнокровно разрядил пулю в воздух после выстрела Кирсанова» [3, с. 153]. Даже попытку самоубийства Вронского в романе «Анна Каренина» Набоков трактует как заочную дуэль между ним и Карениным: «Вронский стреляет в себя потому же, почему оскорбленный дворянин прошлого века вызывал своего обидчика на дуэль ― не затем, чтобы убить, но напротив: чтобы тот выстрелил в него. Гибель от руки противника перечеркивает оскорбление. Если бы Вронский умер, он отомстил бы за себя угрызениями совести других людей. Если бы выжил, он разрядил бы пистолет в воздух, сохранив жизнь противнику, тем самым ― унизив его. Такова подоплека всех дуэлей, хотя, конечно же, бывали случаи, когда оба дуэлянта желали убить друг друга. К сожалению, Каренин не принял бы вызова, и Вронский должен сразиться сам с собой, погибнуть от собственного выстрела. Словом, попытка самоубийства ― вопрос чести для Вронского, нечто вроде харакири, как его понимают японцы. С точки зрения общепринятой морали тут все правильно» [3, с. 264]. Так Набоков последовательно старается укоренить в сознании американских студентов XX века, что дуэль ― это не драка, а настоящий «поединок чести» и неотъемлемая составляющая жизни русского дворянина XIX столетия.

В свете рассматриваемой проблемы важно отметить одну особенность, присущую «Комментарию к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин», в котором, несмотря на обилие биографических комментариев, Набоков практически не говорит о Наталье Гончаровой. Из комментария мы узнаем, что Лев Александрович Пушкин в порыве ревности повесил домашнего учителя-француза на заднем дворе усадьбы Болдино [4, с. 108], что Пушкин подарил Анне Керн первую главу романа в обмен на веточку гелиотропа с ее груди [4, с. 573]. Но что мы узнаем о жене поэта? Впервые она появится на страницах комментария в связи с упоминанием о дате помолвки [4, с. 247], затем Набоков заметит, что имя «Наталья» пришло в творчество Пушкина задолго до появления в его жизни Натальи Гончаровой [4, с. 258]. Вскользь коснется комментатор влияния жены на творчество поэта: положение семейного человека заставит Пушкина исключить из четвертой главы романа первые шесть строф [4, с. 345], а осознание тех трудностей, которыми грозит для творчества семейная жизнь, станет, по мнению Набокова, одной из причин, вынудивших Пушкина столь много работать осенью 1830 г. [4, с. 552]. Наибольшее внимание комментатор уделит Наталье Гончаровой в примечаниях к XXIX―XXX строфам шестой главы, в связи с обстоятельствами, приведшими к роковой дуэли на Черной речке [4, с. 463―465], и сочтет уместным добавить, что, скорее всего, уже после смерти Пушкина, Наталья Гончарова стала любовницей Николая I. Более того, «хитрой нимфой, опасной кокеткой» назовет Набоков жену Пушкина [4, с. 486], словно обвиняя ее в гибели поэта. Замечание о «хитрой нимфе» уместно соотнести с комментарием к альтернативной строфе XXVIa восьмой главы, где Набоков так нарисует ее облик: «Наталья Пушкина, напротив, была высокой, почти пять футов и шесть дюймов, очень элегантной и обладала столь величественным видом, что людям, встречавшимся с ней на балах, казалась холодной и глупой» [4, с. 566]. Несоответствие внутреннего мира и внешнего облика усиливает негативное восприятие читателем облика Натальи Николаевны. Хитрая нимфа, умеющая прикинуться глупой светской барышней ― такое впечатление может остаться после прочтения «Комментария».

Но не на этой ноте Наталья Гончарова покинет страницы комментария. В примечании к Lстрофе восьмой главы единственный раз Набоков скажет о литературном произведении, посвященном Пушкиным жене. Правда, с уточнением, что элегия «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» только предположительно посвящена Наталье Гончаровой [4, с. 596]. После неоднократных упоминаний о стихах, посвященных другим женщинам, это заставляет читателя невольно задуматься о причинах подобного поведения поэта и выглядит практически оскорбительным для Натальи Николаевны. Даже об убийце Пушкина мы узнаем больше, чем о его законной супруге, матери его детей. Своим молчанием Набоков словно стремится вычеркнуть Наталью Николаевну Гончарову из биографии поэта. Не давая оценок ее поведению с Дантесом, не пересказывая оскорбительные для памяти Пушкина слухи, Набоков предпочитает дать только необходимый минимум информации о Гончаровой. Полное исключение ее имени из «Комментария» могло выглядеть слишком многозначительно, что, по всей видимости, не соответст­вовало замыслу Набокова.

Интерпретация темы дуэли в русской литературе интересна для нас как пример мифотворчества в литературоведческих работах Набокова. Романтизируя дуэльную практику, Набоков сознательно опускает сведения о том, что дуэль в России была преступлением вплоть до указа Александра III в 1894 году. И даже после снятия официального запрета общество неоднозначно воспринимало дуэль. Оценка дуэли, представленная Набоковым, противоречит мнению его отца, писавшего в 1910 году: «Таким образом фактически дуэль, конечно, не является восстановлением чести. Дуэль есть в лучшем случае доказательство личного мужества» [7, с. 17]. Как и его сын, Владимир Дмитриевич обращается к описанной Тургеневым дуэли между Базаровым и Павлом Кирсановым, но интерпретирует ее в совсем ином ключе. Для Владимира Дмитриевича эта дуэль ― пример того, что в дуэльный поединок могут быть втянуты даже люди, не признающие этот ритуал: «Говорят: хорошо это в теории, а когда дело дойдет до практики, то вы, и не признавая дуэли, пойдете драться. Это было высказано Базаровым («Отцы и дети»), когда Кирсанов вызвал его. Он говорил: с моей точки зрения теоретически это нелепость, но практически это другое дело» [7, с. 18]. Интерпретация дуэльной практики, которую дает Владимир Владимирович, характерна для его поколения. А. Востриков отмечает, что в начале XX века дуэль стала принадлежностью уже не определенной сословной сферы, а сферы культурной: «Чувство чести, каким оно было у Пушкина и Лермонтова, на фоне средневековой рыцарской романтики <…> стало знаком культуры ― в противопоставление невежеству, хамству, низости; честь превратилась в универсальную, внесословную, вневременную категорию» [1, с. 62―63]. Для Набокова, который мог подробно описывать свою родословную и герб в автобиографическом романе «Другие берега» [6, с. 170―171], дуэль была окутана особым ореолом, связанным с принадлежностью к определенному сословию. Утверждая свой взгляд на феномен дуэли как единственно возможный, Набоков пытается убедить читателя в том, что в дореволюционной России дуэль не могла быть средством сведения счетов, а была возвышенным ритуалом, необходимой составляющей института чести.

Список литературы:

1. Востриков А.В.Книга о русской дуэли. ― СПб.: Азбука-класика, 2004. ― 317 с.
2. Грин Х. Мистер Набоков // В.В. Набоков: pro et contra: Личность и творчество В. Набокова в оценке рус. и зарубеж. мыслителей и исследователей: Антология / Сост. Б. Аверин и др. ― СПб: Издательство Русского христианского гуманитарного института, 1999. ― 975 с.
3. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. ― СПб: Издательская Группа «Азбука-классика», 2010. ― 446 с.
4. Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». ― СПб.: Искусство ― СПб: Набоковский фонд, 1998. ― 924 с.
5. Набоков В.В. Русский период. Собрание сочинений в 5 т. ― СПб.: Симпозиум, 2006. ― Т. 3 ― 838 с.
6. Набоков В.В. Русский период. Собрание сочинений в 5 т. ― СПб.: Симпозиум, 2008. ― Т. 5. ― 829 с.
7. Набоков В.Д. Дуэль и уголовный закон. ― СПб.: Тип. т-ва «Общественная польза», 1910. ― 52 с.