ЧИТАТЕЛЬ КАК ПРОСТРАНСТВО

Цапаева Сабина Юрьевна

внештатный доцент, университет г. Росток,

 г. Росток

E-mail: sabina@mail.natm.ru

В отношении «автор ― читатель ― текст» всегда было много недомолвок. Литературоведы всего мира уже не одно столетие бьются над вопросом условий, при которых возникает данное отношение, а также правомочности использования понятия авторской интенции [1]. Впрочем, следует отметить, что не меньшее количество знаков вопроса сопутствует каждому из трёх названных в начале понятий. Теоретикам языка и, в первую очередь, литературы до сих пор не удалось прийти к единому мнению относительно того, что есть автор, читатель и текст. Несомненно, этой неопределённостью объясняются и дальнейшие филологические дилеммы: Каковы функции текста? Где проходит граница между автором и рассказчиком? В чём проявляется самостоятельность читателя? и пр. И если автору посвящено не одно сочинение ― здесь следует упомянуть лишь нашумевшую статью Ролана Барта [2], доклады Мишеля Фуко [6] и Умберто Эко [5], работы Уэйна Клейсона Бута [3], Жерара Женетта [7] и Тома Киндта и Ханса-Херальда Мюллера [8], а дефиниций текста существует, пожалуй, столько же, сколько самих филологов, то читателю, как ни странно, до сегодняшнего дня было уделено на удивление мало внимания. Именно поэтому мне хотелось бы рассмотреть читателя не просто в его первичной функции прочтения источника, но читателя как пространство, в котором совершается таинство дешифровки и интерпретации текста. И даже если современная западноевро­пейская гильдия литературоведов-теоретиков всё чаще старается избежать такой категоричной номинации как автор, заменяя его в зависимости от ситуации (Produktionssituation) «изготовителем текста» (Textproduzent), переводчиком, составителем, интерпре­татором, комментатором, издателем или даже компилятором, выделяя тем самым какую-то одну отдельную функцию, а понятие текста безликим письменным источником (Schrifterzeugnis), то без понятия читателя обойтись невозможно, ведь письменный источник, зафиксированный неким скриптором оживает и проживает свою литературную жизнь только в читателе.

В данной статье мне хотелось бы сделать несколько общих замечаний относительно такой категории как читатель и раскрыть его как пространство, а также прокомментировать амбивалентную ситуацию, сложившуюся вокруг средневекового читателя, как то реципиента средненижненемецкого бестселлера «Рейнке лис» [10]. Данному животному эпосу, рассматриваемому в рамках историко-языкового и историко-литературного диссертационного проекта «Животный эпос «Рейнке лис» (1539) в контексте нижненемецкой традиции «Рейнке лиса» XV―XVI вв. и печатной традиции Ростока середины XVI в.», посвящена уже не одна публикация, в частности, по результатам конференций СибАК, поэтому не имеет смысла дополнительно подробно представлять этот текст. Перейдём непосредственно к читателю.

В 1983-ем году французский структуралист Ж. Женетт [7], один из основателей современной нарратологии, в ответ на дискуссию, развёрнутую У.К. Бутом [3] относительно имплицитного автора (impliedauthor), ставит вопрос о том, имеет ли место быть имплицированный читатель (lecteur implicite), приравненный к экстрадиегетическому адресату, и в каком статусе. В конечном счёте, данный имплицированный, т. е. виртуальный, фиктивный читатель отождествляется Женеттом с читателем реальным, отдалённым от автора адресатом. Таким образом, Женетт утверждает, что создатель некоего произведения изначально обращается не к какому-то определённому кругу читателей, а к внутреннему адресату в реальном и одновременно с этим фиктивном читателе. В несколько сокращённом виде эту цепочку схематически можно представить следующим образом:

Автор → Текст → Адресат → (реальный <имплицированный> Читатель).

Следуя философу второй половины ушедшего века Р. Барту [2], мы должны диагностировать, что автор мёртв и в его отсутствии дешифровка адресатом текста как создания автора становится излишней (да здравствует читатель!):

Автор →Текст → Адресат → (реальный <имплицированный> Читатель).

Другими словами, текст воспринимается читателем как некая данность, не нагруженная лишней фоновой информацией об авторе, истории создания произведения, возможных авторских намерениях и прочих свидетельствах авторской монополии на единственно верный смысл текста:

Текст → (реальный <имплицированный> Читатель).

В такой ситуации возникает закономерный вопрос: если смысл текста (Текст = Т) высвобождается из сетей гения-одиночки автора (Автор = А), но при этом может раскрыться только в самом читателе (реальный читатель = РЧ, имплицированный читатель = ИЧ), не приобретает ли последняя схема иной кардинально преобразованный вид:

РЧ <ИЧ> ← Т → <ИЧ> РЧ?

Как автор, так и адресат остаются за рамками системы восприятия текста читателем и не имеют влияния на данный процесс. В таком случае можно смело утверждать, что единственная возможность понять категорию читателя ― это принять его за пространство в широком смысле слова. В этой связи возникает вопрос, какими характеристиками обладает данное пространство.

Очевидно, что читатель является своего рода границей или рамкой, т. е. ограниченным пространством, в котором раскрывается текст. Читатель по своей природе достаточно чётко ограничен своим литературным опытом и не в последнюю очередь кругозором, возникшим при взаимовлиянии национально-истори­ческих, социокультурных, психологических и др. факторов. Само собой разумеется, что начитанный английский профессор XVII-го века иначе воспримет некий текст, чем современный подросток из неблагополучного района Детройта. Как кажется, правомочным будет предположить, что данные характеристики являются относительно статическими, в то время как наибольшей вариатив­ностью, неустойчивостью и отсутствием всякой видимой закономерности отличаются исходное состояние читателя на момент прочтения, выделенный для ознакомления временной отрезок, спонтанное стремление к обзорному прочтению по диагонали или, напротив, глубокому изучению. Как можно заметить, статические ограничительные факторы носят внешний, наносной, так сказать, экстрачитательский характер, а динамические в большинстве своём интрачитательский и являются отголосками порывов отдельно взятой читательской души.

Обратимся, однако, непосредственно к читателю животного эпоса о хитром лисе, т. е. к читателю уходящего Средневековья ― современнику Рейнке 1539-го года. Мы помним, что рассматриваемый текст можно условно разделить на две части: рифмованное повествование (основной текст) и так называемую протестантскую глоссу (метатекст, включающий поглавное и маргинальное глоссирование; подробнее ср. [1]). Также отметим, что данная условность касается грубого разделения функций на delectareдля текста глав и docereдля комментария. Здесь следует особо подчеркнуть тот факт, что т. н. протестантский комментарий выходит за рамки объяснительной функции происходящего в основном тексте (это является отличительной особенностью Ростокского издания [10] от Любекского 1498-го года [9]). Именно данное обстоятельство даёт нам основание полагать, что автор, он же комментатор, не мог непосредственно влиять на читателя. Вполне возможна констелляция, когда интеллигентный читатель середины XVI-го века абсолютно адекватно смог самостоятельно понять смысл основного текста эпоса. В таком случае комментарий для него не просто излишен, он извращает в некоторой степени сказанное в тексте! Понимая, что данная позиция весьма провокационна, хочется оправдать глоссатора, шедшего не только в ногу со временем и взглянувшего по-новому на старый, но вполне актуальный текст, но и, по всей видимости, осознанно желавшего направить внимание современного читателя в иное русло, чем читателя первой нижненемецкой инкунабулы о vulpis adolatio.

В читателе как пространстве Ростокский «Рейнке лис» может быть прочитан и как одно целое, и как неоднозначный конгломерат основного и метатекста. В зависимости от действующих статических и динамических факторов текст может быть воспринят и как связный набор фабул, и как комплекс философских умозаключений и даже как морально-религиозное откровение или нравоучение. И если многие внешние факторы, имевшие место быть на том этапе историко-социального развития, с большой осторожностью можно принять за константу, то огромный пласт иных обстоятельств, непосредственно влияющих на рецепцию и интерпретацию текста читателем, делает сам процесс столь неповторимым и индиви­дуальным, что нам остаётся принять за аксиому тот факт, что читатель как пространство уникален. Вне зависимости от интенции автора, использованных аллюзий, игры конструкций и пр. читатель как пространство предстаёт перед нами в качестве автономной инстанции, которая по собственной инициативе выбирает и объект своего исследования, и алгоритм и инструментарий анализа.

Подытоживая выше сказанное, хочется, во-первых, подчеркнуть, что моей задачей не было предложить очередное определение читателя как категории. Во-вторых, мне бы хотелось видеть данную статью скорее как первые соображения о читателе как пространстве, нежели как законченное и безапелляционное высказывание о последнем. Хочется верить, что этот скромный вклад в копилку знаний о понятии читателя и в некоторой степени об отношении «автор ― читатель ― текст» мог бы послужить своего рода катализатором критического разбора спорной категории читателя и помочь по-новому взглянуть на проблематику извечно актуального заявленного в самом начале данной статьи отношения.

Список литературы:

1. Цапаева С.Ю. Маргинальное и поглавное глоссирование в средневековой литературе: метатекст как связующее звено между читателем и автором // Новейшие аспекты научных исследований начала XXI века (Часть 3): сб. науч. трудов. ― Ростов-на-Дону: Научное сотрудничество, 2012. ― С. 33―44.
2. Barthes R. La mort de l’auteur // Manteia 5 (4). ― Paris: IDF, 1968. ― Р. 12―17.
3. Booth W.C. The Rhetoric of Fiction. ― Chicago: University of Chicago Press, 1961. ― 455 p.
4. Burke S. The death and return of the author: criticism and subjectivity in Barthes, Foucault and Derrida. ― Edinburgh: Edinburgh University Press, 1992. ― 216 p.
5. Eco U. Between author and text // Interpretation and Overinterpretation. ― Cambridge: Cambridge University Press, 1992. ― Р. 67―88.
6. Foucault M. Qu’est-ce qu’un auteur // Bulletin de la Societé française de Philosophie 63. ― № 3. ― 1969. ― Р. 73―104.
7. Genette G. Nouveau discours du récit. ― Paris: Seuil, 1983. ― 122 p.
8. Kindt T., Müller H.-H. The implied author: concept and controversy. ― Berlin: de Gruyter, 2006. ― 224 p.
9. Reynke de Vos, Lübeck 1498, Nachdruck des einzig vollständig erhaltenen Exemplars in der Herzog August Bibliothek Wolfenbüttel (32.12 Poet.), mit einem Nachwort von Timothy Sodmann. ― Hamburg: Kötz, 1976. ― 242 Bl.
10. Reynke Vosz de olde, nyge gedrucket, mit sidlikem vorstande vnd schonen figuren, erluchtet vnd vorbetert. ― Rostock: L. Dietz, 1539. ― CCLXXII Bl.