БАТАЛЬНАЯ  ТЕМА  В  ЛИРИКЕ  Н.М.  КАРАМЗИНА

Скибин  Сергей  Михайлович

д-р  филол.  наук,  профессор,  заведующий  кафедрой  литературы  и  методики  преподавания  литературы  Оренбургского  государственного  педагогического  университета,  РФ,  г.  Оренбург

E-mail:  skibin_fil@mail.ru

BATTLE  THEME  IN  LYRICS  OF  N.M.  KARAMZIN

Skibin  Sergei

doctor  of  philology,  professor,  head  of  Department  of  literature  and  methods  of  teaching  literature  of  the  Orenburg  State  Pedagogical  University,  Russia,  Orenburg

АННОТАЦИЯ

В  статье  рассматривается  вопрос  батальной  темы  в  творчестве  Н.М.  Карамзина.  Проведенный  анализ  стихотворений  на  батальную  тему  позволяет  отнести  их  к  жанру  батальной  оды,  а  также  сделать  уточнения  по  специфике  функционирования  жанра  батальной  оды  в  XVIII  —  нач.  XIX  вв.

ABSTRACT

The  article  considers  the  question  of  battle  theme  in  the  works  of  N.M.  Karamzin.  The  analysis  of  battle  poems  can  be  attributed  to  the  genre  of  battle  odes  and  make  corrections  on  the  specifics  of  the  functioning  of  the  genre  of  battle  odes  in  the  XVIII  —  early  XIX  centuries.

Ключевые  слова:  Н.М.  Карамзин;  И.И.  Дмитриев;  жанр;  лирика;  ода;  батальная  ода.

Keywords:  N.M.  Karamzin;  I.I.  Dmitriev;  genre;  lyrics;  ode;  battle  ode.

Молодой  Н.М.  Карамзин,  убежденный  в  том,  что  человек  призван  покорять  миры  лишь  своим  чувствительным  сердцем,  был  противником  войны.  Узнав,  что  его  ближайший  друг  поэт  И.И.  Дмитриев  собирается  на  войну,  не  мог  сдержать  иронию  в  письме  от  2  июня  1788  г.:  «Итак  мой  друг,  болезнями  отягченный,  забывает  слабость  свою  и  в  энтузиазме  спешит  на  поле  сражения!..  Браво,  друг  мой!  Может  быть  потомки  наши  будут  читать  поэму  под  заглавием:  «Шведская  война»,  в  которой  ты,  конечно,  будешь  играть  не  последнюю  роль,  и  где  ты/NB.  если  не  возьмешь  с  собой  в  поход  париков/,  будешь  именован  плешивым  героем…  Если  же  ты  и  сам  вздумаешь  воспеть  великие  подвиги  свои  и  всего  воинства  нашего,  то,  пожалуй,  пой  дактилями  и  хореями,  греческими  гекзаметрами,  а  не  ямбическими  шестистопными  стихами,  которые  для  героических  поэм  неудобны  и  весьма  утомительны.  Будь  нашим  Гомером,  а  не  Вольтером.  Два  дактиля  и  хорей,  два  дактиля  и  хорей.  Например: 

Трубы  в  по/ходе  гре/мели,  /крики  по  /воздуху/мчались.  Но  оставя  вздорные  шутки,  скажу,  что  я  очень  буду  жалеть,  если  ты  подлинно  пойдешь  в  поход…»  [3,  с.  9—10]. 

По  мнению  Карамзина,  война  и  поэзия  несовместимы.  3  августа  1788  г.  он  вновь  обращается  к  Дмитриеву:  «Что  мне  писать  к  тебе?  Уведомлять  ли  тебя  о  новых  песнях  московских  муз?  Но  оне  все  уныли  и  молчат.  —  Ах,  любезный  друг!  Чада  мира  не  рождаются  во  время  войны!  Философствовать  ли?  Но  там  не  любят  читать  философских  диссертаций,  где  летают  пули?»  [3,  с.  11].  Необходимо  обратить  внимание  на  еще  одну  мысль,  высказанную  в  письме:  «Вашей  участи  не  завидую,  хоть  чувствую  всю  цену  славы  сражаться  за  отечество  и  усмирять  врагов,  дерзнувших  нарушить  спокойствие.  Идите,  Герои!  Побеждайте  и  подарите  нас  миром!  уж  плетутся  лавровые  венцы  для  героев  российских  —  струтся  пот  и  кровь,  и  спокойствие  с  нежной  улыбкою  примет  вас  в  свои  объятия!»  [3,  с.  11—12].

Карамзин  готов  принимать  войну  лишь  как  роковую  неизбежность,  как  путь  к  миру.  Увенчивая  лаврами  героев,  он  не  ищет  себе  места  среди  них.  Ибо  война  и  искусство  —  вещи  несовместимые.  Но  здесь  намечена  и  другая  мысль,  более  четко  выраженная  в  стихотворном  произведении  «Военная  песня»,  написанном  в  это  время: 

В  чьих  жилах  льется  кровь  героев,

Кто  сердцем  муж,  кто  духом  росс  — 

Тот  презри  негу,  роскошь,  праздность,

Забавы,  радость  слабых  душ!  [1,  с.  67]

Бравурное  начало  песни  звучит  едва  ли  не  как  призыв  к  войне,  которая  удел  отнюдь  не  «слабых  душ».  Следующее  четверостишье  строится  как  набор  традиционных  для  военной  оды,  а  потому  обезличенных,  метафор:

Туда,  где  знамя  брани  веет,

Туда,  где  гром  войны  гремит,

Где  воздух  стонет,  сердце  меркнет,

Земля  дымится  и  дрожит  [1,  с.  67]

Далее  Карамзин  развенчивает  парадную  сторону  войны,  ибо  война  —  смерть,  монстр,  пьющий  кровь  своих  жертв:

Где  жизнь  бледнеет  и  трепещет;

Где  злобы,  клятвы,  ада  дщерь,

Где  смерть  с  улыбкой  пожирает

Тьмы  жертв  и  кровь  их  жадно  пьет…  [1,  с.  67].

Если  у  классицистов  чувство  долга  перед  государством  могло  вступать  в  противоречия  со  страстями,  одолевающими  человека,  то  у  сентименталиста  Карамзина  нет  противоречий  между  долгом  перед  Отечеством  и  личными  страстями.  Долг  перед  Россией  священен,  но  он  требует:  «Губи  врага».  И  вот  тут  обнажается  весь  трагизм  личности,  осознавшей,  что  враг  —  это  человек,  твой  ближний.  Лишь  слезы  отчаянья  могут  служить  слабым  утешением  пролившему  кровь  своего  брата  даже  ради  высокой  цели.  А  потому  война  античеловечна: 

Губи!  —  Когда  же  враг  погибнет,

Сраженный  храбростью  твоей,

Смой  кровь  с  себя  слезами  сердца:

Ты  ближних,  братий  поразил!  [1,  с.  68].

Позже  наполеоновские  войны  внесли  свои  коррективы  в  отношение  Карамзина  к  войне.  («Песнь  воинов»  [1,  с.  298—299]).  В  1806  г.,  охваченный  патриотическим  подъемом,  последовавшим  после  Аустерлицкой  катастрофы,  он  меняет  свое  отношение  к  проблеме  войны  и  мира,  что  вернуло  его  к  традиционному  для  батальных  тем  жанру.  В  его  голосе  уже  звучит  одический  металл.  Отношение  к  противнику  однозначно:  он  враг  («За  галла  весь  ужасный  ад»),  а  потому  он  достоит  смерти  («Пощады  нет:  тебя  накажем,/  Или  мы  все  на  месте  ляжем»).  Сентименталист  лишь  однажды  проговаривается  в  Карамзине,  когда  речь  идет  о  поверженной  Европе:

Цари,  народы  слезы  льют:

Державы,  воинства  их  пали;

Европа  есть  юдоль  печали. 

Но  эти  слезы  ожесточают  сердце  мстителя.  В  отношении  к  врагу  оно  пылает  огнем  ненависти  («В  руках  железо,  в  сердце  пламя»).  Все  произведение  звучит  ораторским  призывом,  обращенным  к  сынам  «Севера». 

В  80-е  годы  ода  продолжает  оставаться  едва  ли  не  единственным  лирическим  жанром,  сохраняющим  за  собой  право  на  батальную  тематику  [4,  с.  13].  Громкие  победы  русских  войск  требовали  ответной  реакции  в  сердцах  поэтов.  В  являющихся  на  свет  одах  голос  сердца  едва  прослушивался  за  рутинным  слоем  ставших  шаблонными  образов.  Я.Б.  Княжнин  в  «Письме  на  случай  открытия  Академии  Российской  к  княгине  Дашковой»  (1783)  имел  все  основания  утверждать,  что  «дерзки  оды…  вышли  из  моды»,  и  смешно  пародировать  современных  одописцев:

В  своем  взаймы  восторге  взятом

Вселенну  становя  вверх  дном,

Отсель  в  страны,  богаты  златом,

Пускали  свой  бумажный  гром;

Нас  по  уши  обогащали

И  Инд  и  Ганг  порабощали  [2,  с.  651].

Однако  в  таком  состоянии  оды  была  не  только  вина  поэтов,  но  и  их  беда.  Жанр  батальной  оды  меньше  других  оказался  приспособлен  к  эволюции;  его  статичность,  способная  придать  мраморную  величавость  изображаемому,  привела  в  конечном  итоге  к  исчерпанности  образов.  Парадокс  батальной  оды  состоял  в  том,  что  этот  лирический  жанр,  призванный  выражать  субъективное  миросозерцание  поэта,  был  обречен  одновременно  выражать  объективное  сознание  всей  нации.  Разрушить  такую  зависимость  в  системе  классицизма  не  представлялось  возможным.  Прав  был  Княжнин:  менялась  мода,  модернизировались  жанры,  —  лишь  певец  батальной  оды  неизменно  оставался  в  жестко  схваченном  мундире  патриота,  изливающего  восторг  по  поводу  невиданных  побед.  Событие  неумолимо  продолжало  диктовать  жанр.  Сложность  состояла  в  том,  что  эмоция  восторга  не  просто  была  предопределена  в  батальной  оде  жанром,  но  являлась  естественной  реакцией  на  событие  (чаще  победу).  Поэты  второго  ряда,  усвоившие  лишь  внешнюю  форму  оды,  действительно,  наполнили  издания  «бумажным  громом».  Но  подобного  рода  гром  нередко  исторгала  лира  и  поэтов  первой  величины.  Магистральная  жанровая  линия  батальной  оды  фактически  не  претерпела  серьезных  изменений  едва  ли  не  на  протяжении  ста  лет,  от  первых  классицистических  опытов  до  од  на  Отечественную  войну  1812  года.  К  началу  XIX  века  жанровых  форм,  используемых  поэтами,  стало  значительно  больше,  но  батальная  ода  продолжала  сохранять  за  собой  право  на  свою  тему. 

Список  литературы: 

1. Карамзин  Н.М.  Полное  собрание  стихотворений.  М.Л.:  Сов.  писатель,  1966.  —  424  с. 
2. Княжнин  Я.Б.  Избранные  произведения.  Л.:  Сов.  писатель,  1961.  —  770  с. 
3. Письма  Карамзина  к  И.И.  Дмитриеву.  СПб.,  1866.  —  689  с. 
4. Скибин  С.М.  Поэты-преображенцы  и  Денис  Давыдов  (Жанрово-стилевое  своеобразие  «гусарской  поэзии»)/Автореф.  дисс.  док.  фил.  н.  М.,  1995.  —  32  с.