ОТ МЕМОРАТА К ОЧЕРКУ: «БЫЛИ ИРБИТА» И.Я. АНТРОПОВА

Рявина Надежда Олеговна

студент-4 курса, филологический факультет ИГНИ-УрФУ, г. Екатеринбург

E-mail: Fatum-san@yandex.ru

Липатов Владислав Александрович

научный руководитель, канд. филол. наук, доцент ИГНИ-УрФУ, г. Екатеринбург

В 2010 году во время фольклорной экспедиции Уральского федерального университета в городе Ирбите был приобретен сборник очерков местного краеведа И.Я. Антропова «Были Ирбита» (1992). Спустя год, в Ирбитском городском архиве была обнаружена часть рабочих материалов автора, ставших основой для исследуемой книги. Помимо его собственных записей и черновых набросков некоторых глав, здесь представлена переписка собирателя с информантами, воспоминания ирбитчан, свидетелей ярмарочного времени и прочее.

Эта находка дала замечательную возможность путем сопоставительного анализа установить степень обработки издателем полевого материала. Здесь мы ограничимся рассмотрением творческой судьбы ряда очерков, первоисточниками которых явились мемораты.

Необходимо отметить, что вмешательство автора-собирателя в исходный текст не является удивительным, если принять во внимание причины переработки.

По справедливому заявлению Д.С. Лихачева, в историю текста входит его литературная история и внелитературная, творческая история памятника и все те нетворческие элементы, которые привели к изменению текста [11, c. 6].

Начнем с причин внелитературных, как играющих, в нашем случае, более значительную роль. Их нам прояснят место и год издания книги — Ирбит, 1992. Достаточно вспомнить, какова была ситуация в стране в начале 90-х — и все становится на свои места.

Небольшое региональное издательство «Диамант», выпустившее сборник, разумеется, должно было быть больше озабочено получением прибыли, да и крупные предприятия, спонсирующие издание (благодаря чему в книге множество рекламных вклеек), тоже руководствовались отнюдь не нуждами фольклористики. Все это предъявляло к составителю определенные требования. Таким образом, основной внелитературной причиной модификации становится коммерческая выгода.

Приступая к необходимой переработке, автор попадает под влияние уже собственно литературных факторов. Как отмечает Е.И. Журбина, размышляя о природе очерка, работа создателя художественно-документального произведения, даже если он ни на шаг не будет отходить от документа, будет отличаться творческим проникновением в существо описываемого [10, c. 91].

Вступая в область творчества, писатель вынужден перестраивать исходные тексты в соответствии с законами сюжетосложения, характерообразования, композиционной стройности и других литературных категорий. Он объединяет разрозненные фрагменты единым авторским замыслом, создает концепцию цельного, завершенного произведения.

Очеркист, изображая жизненные факты, как и каждый художник, отбирает лишь самые существенные из них, отмечает в событии и поведении человека лишь характерные его черты, то есть то, что выражает его отношение к жизни [3, c. 26].

Примеров тому в сборнике немалое количество: он насквозь пронизан специфическим ярмарочным мироощущением, чутко схваченным и бережно переданным автором-составителем.

Однако автор не вправе при этом изменять фактам: усиление элементов вымысла превратило бы очерк в рассказ. Как отмечает В. Сорокин, вымысел здесь может иметь место только в отдельных деталях [12, c. 229], и этому правилу Антропов, даже при самом сильном вмешательстве в текст, следует неотступно. Недаром, даже название сборника — «Были Ирбита» — подчеркивает избранную им установку на достоверность.

Итак, главная собственно литературная причина изменения исходных записей — творческое осмысление материала.

При анализе мы столкнулись с вопросом, как упорядочить те виды трансформаций, что претерпевают первоисточники в «Былях Ирбита».

Распределение по группам изменений кажется нецелесообразным, поскольку используемые приемы — переосмысление, модификация, перестановка частей — применяются не поодиночке, а комплексно. По степени вмешательства в текст разделение тоже выходит нечетким, так как в тексте одной главы могут быть скомпилированы несколько рассказов, по-разному обработанных.

Поэтому мы остановились на следующем варианте. Избранные для анализа очерки мы условно делим на основанные на единичном свидетельстве и скомпилированные из нескольких. Внутри компиляции выделяем ее смысловую причину — так определились подгруппы объединений по связи с определенным местом, лицом или событием.

Теперь же, когда мы определились с порядком рассмотрения, приступим непосредственно к сопоставительному анализу. В колонке слева будем приводить архивный первоисточник, а справа — соответствующее ему место в публикации. Все обнаруженные разночтения будем отмечать курсивом.

Так как, по замечанию Д.С. Лихачева, разночтения связаны с личностью творца, в них сказывается его индивидуальная манера работы, его психофизиологические особенности, литературные вкусы и идеология [11, c. 23], по мере возможности постараемся дополнить наше сопоставление соответствующим комментарием.

             I.      Единичное свидетельство.

Начнем с очерка «Кто как умеет» [1, c. 133—134], основанной на одном единственном меморате и претерпевшей относительно небольшую переделку.

Первоосновой ее стал рассказ Н.И. Дубских [4] об извозе, семейном ярмарочном промысле. Информант вспоминает, как мужики из его семьи ездили с овчинами на заработки, и завершает рассказ описанием случая, которому он сам был свидетелем в один из ярмарочных дней — спора мужиков о предположительно кривом кресте на церкви.

В книжном варианте за основу взят лишь интересный случай, а остальные факты сокращены до минимума: не сказано, что семья обычно возит овчины, хотя и упомянуто вскользь, что «отец побежал в шорный ряд», необычный для этого года товар — мука, назван просто «съестным». Словом, вся несюжетная, чисто фактическая часть исключается из повествования.

При этом издатель корректирует текст, внося в него отсутствующие у информанта подробности, вроде точной даты (1908 год) или закономерного приказа ребенку «никуда не отлучаться». Он также старается оживить сухой и безыскусный рассказ извозчика, где-то заменяя слова на более выразительные, с его точки зрения, где-то корректируя синтаксическое построение фразы или добавляя от себя целые пассажи, добиваясь необходимого ему эффекта:

И если рассказ информанта заканчивается на фразе «Уходят втроем. Как определили [кривой ли крест], я не слышал», то издатель модифицирует рассказ, смещает акцент, превращая этот незначительный спор в смысловое ядро своего очерка. В итоге получился забавный анекдот — удачный пример ярмарочного шутливого («поймают — шучу, не поймают — мое» [1, c. 137]) воровства.

У изображаемых людей появляются индивидуальные речевые особенности. Например, элемент уральского диалекта в речи воришек — прибавление к словам постпозитивных частиц «то» или «от» [2, c. 13]: «на церкви-то», «ведь набок крест-от», или подчеркнутое оканье торговца: «робя» вместо «ребя».

Кроме речевой характеристики добавляется и поведенческая: мужик на возу представляется «хозяйственным» (чего нельзя вычитать напрямую из документа), проясняются намерения хитрецов (которые, может быть, были простыми обывателями). По фразе «Спорщики подходят ближе и один из них, обращаясь к нему» читатель, в отличие от мужика, уже чувствует подвох.

Обнаруживается даже некоторый элемент рефлексии: «Смотрит, думая: “Вот чудаки!”», «Я слушаю: интересно».

Взглянув на необработанный документ, можно предположить, что окресте могли спорить обычные пьянчужки, у которых все в глазах расплывается и кажется кривым, но здесь эпизод переосмысляется, и они предстают ловкими пройдохами, тщательно спланировавшими свою проделку

Торговец коноплей также оказывается в очерке этаким мужичком «с хитринкой», себе на уме, хотя он и переоценивает свою проницательность, оставаясь в итоге «Иваном без четверти [водки]», обманутым оборотистыми «чудаками».

Как видим, рассказанный крестьянином факт здесь исходный только формально, он является лишь материалом для создания эффектных и метких образов — незадачливого крестьянина и лукавых «шутников». Это одно из проявлений избранной автором очерковой формы: художественное осмысление жизненного материала. И это оправданно: ярмарка многолика, раз на раз не приходится — рассказанный эпизод вполне мог иметь именно такое завершение.

II.  Компиляции

1.    Объединенные местом

Некоторые главы сложены на основе воспоминаний нескольких очевидцев. Таков, например, очерк «В банях Волковой» [1, c. 79—80].

Он основан на свидетельствах Н.Ф. Жоховской и Н.В. Зубова [5], объединенных общей локацией. Рассказ первого информанта — описание самых знаменитых в городе бань Волковой, их обстановки, «славы» и расценок; второй рассказ — о курьезном случае, связанном с их посетителями — подвыпившими купцами, потребовавшими зимой букет для своей «душеньки».

Лирические же зарисовки о судьбе дома и хозяев, открывающие главу, частично основаны на очень кратком рассказе В.Е. Иконниковой [5]:

Так задается ностальгический тон очерка. Если в записи — просто воспоминание о факте, что дом был и рядом с ним дети рвали ягоды, то очерке на его основе вырастает целый поэтический образ природного и революционного водополья: разрушенный дом становится символом безвозвратно ушедшего времени, сосны уютно простирают над ним свои ставшие «разлапистыми» ветви.

Далее повествование оживляется расширенным и приукрашенным портретом хозяйки бань, рожденным, по сути, из одной-единственной фразы свидетельницы:

Опять мы видим отчетливое стремление к созданию не просто образа, но характера, проявляющееся в наделении персонажа яркими, запоминающимися чертами. В связи с этим даже распоряжения строгой хозяйки даются не пассивным залогом, а повелительным наклонением, в виде прямой речи — во всем должна чувствоваться ее властная натура:

На автографе здесь есть следы корректуры — еще до публикации часть описаний бань, касающаяся расположения комнат внутри была сокращена, путем вычеркивания уточняющих характеристик «направо», «налево», «где платья снимали».

В остальном, описания интерьеров, отзывов и цен отличаются от своего первоисточника лишь мелкими штрихами: прокомментировано, что за номер«по тем временам цена немалая», а нейтральное предположение, что в ярмарку цена для купечества«видимо, несколько выше была» заменяется на категорическое «еще дороже».

В отзыве оригинальное «ресторан настоящий» заменено на слово «ресторация», придающее нотку элитарности. Казалось бы — мелочи, но они вносят в повествование новые оттенки смысла.

Кроме того, несколько изменен порядок частей рассказа, для достижения большей композиционной стройности. Сперва подробно описана обстановка в комнатах и самом «парном» отделении, которое в записях было «ванным» номером, цены на услуги, а затем уже помещены восхищенные отзывы; в документе же эти отрывки чередуются.

Второй рассказ дан с минимальными изменениями оригинального текста мемората. Автор позволил себе кое-где убрать повторяемое информантом почти в каждом предложении местоимение «я»; заменил лютую «уральскую зиму» на лютые «морозы»; в качестве получателей цветов оставил только «невесту» с «именинницей», исключив упоминания не вписывающихся в концепцию главы «матери» и «сестры»; смех купцов стал просто «раскатистым», без «баса» и, наконец, со стола были убраны «рюмки», видимо, чтоб голой женщине было удобней там танцевать.

Рассказ в результате замен получается четким, компактным, и ничто не рассеивает внимания читателя.

Интересно, как издатель модифицирует здесь концовку истории. Рассказчику мемората, увидевшему непристойную сцену, «стыд все лицо залил», он «бросил им букет и скорее из бани». В книге же герой ограничился лишь тем, что: «Опешил. Закрыл дверь, смотрю на горничную».

Подобная замена прекрасно отражает бытовавшие в городе ярмарочные нравы: не все ирбитчане были столь скромными, как обладатель этого воспоминания; так в очерке горничная на вопросительный взгляд садовника без тени удивления отвечает, что эти гости просто «отдыхают».

В записях есть и несколько показательных в этом смысле свидетельств, например, про извозчика Рудакова. Если подвыпивший купец просил его добыть «девочку», тот вез его домой к своей жене. Это считалось если не совершенно нормальным, то вполне обыденным — извозчичья такса низкая, а деньги на пропитание добывать надо. Торговля телом — в Ирбите, что торговля другим товаром.

2.    Объединенные происшествием

О случаях «торговли людьми» на Ирбитской ярмарке свидетельствует в сборнике «Были Ирбита» глава «Товар» [1, c. 38].

Ее первоисточники — статья из газеты «Ирбитская жизнь» [6] (06.12.1911), а также свидетельства Д.П. Чинова и П.Т. Сосновских, к сожалению, в архиве не найденные, но отмеченные в подстрочном примечании к главе.

Особый интерес представляет в очерке Антропова часть, основанная на полицейской хронике, фиксирующей попытку купли-продажи девичьей чести. Полная типичных административных штампов, фактов и цифр, она подана этнографом в форме очерка из ярмарочной жизни:

В тексте радикально изменена стилистика, откорректировано синтаксическое построение фраз, проведена и лексическая переработка.

Ненужные издателю подробности, вроде номера извозчика, имен девочек и женщины-соучастницы, деталей полицейского следствия, вновь опущены, чтоб не рассеивать внимание читателя. Здесь мы вновь находим перестановку частей рассказа, цель ее остается прежней.

Вырисовывающийся в исходной статье облик старика-торговца создается называнием его «старым развратником», «старым негодяем», его дело именуется «гнусным, кошмарным». Постоянно подчеркивается, что девушки, его жертвы, «несчастные», которых он«безжалостно бросает в пропасть». В очерке же характеристика сглаживается, и он предстает в первую очередь как «любитель легкой наживы», «старый мошенник», достаточно «требовательный» к оплате своих услуг.

«Оценка»товара переходит в «предложение», а «осознание пропасти» превращается в «проявление беспокойства» — налицо отражение того видения ярмарочного времени, которого придерживается издатель.

При всем этом, встречающиеся лексические замены, особенно «девушек» на «детей», «девчонок», смотрятся куда более эмоционально выигрышно и рисуют грязь подобного торга куда более ярко, чем все бросающиеся в глаза полицейские обвинения.

Завершается же зарисовка жизнеутверждающей пословицей — «Все хорошо, если хорошо кончается», видимо, как раз из-за счастливого финала истории инвектива здесь не столь ярка и тон главы достаточно легкий.

3.    Объединенные персонажем

Много воспоминаний оставили жители о своих именитых людях, купцах и фабрикантах. Одна из таких колоритных фигур описана в очерке «Зязин» [1, с. 86].

Глава эта составлена из свидетельств Ф.Н. Хинкиной [7], В.В. Шеломенцевой [9] и С.К. Кучиной [8], а также воспоминаний других старожилов, которые упомянуты в книге, но в архиве найдены не были.

Очерк представляет собой, по сути, собрание анекдотов из жизни Д.В. Зязина, воспоминания в нем использованы не целиком, а фрагментарно и в существенной переработке.

Меньше всего изменен рассказ С.К. Кучиной о рыбе в пироге, подвергшийся лишь небольшой стилистической обработке и добавлению не изменяющих общего смысла, но обеспечивающих выразительность деталей. «Очень мелкая и дешевая рыба» стала «грошевой мелкой рыбешкой», которую сноха не просто выкинула, а «отдала кошке», заменив ее в стряпне не «другой, хорошей», а именно «доброй рыбой, которую купила в лавке Рудакова». И рыба, которая в воспоминаниях лишь «подрастает», в очерке именно «растет» — сразу чувствуется, что размеры ее не просто слегка изменились, а существенно увеличились.

Все вставки и изменения здесь направлены на формирование у читателя как можно более полного и яркого образа скупого купца и его заботливой, хозяйственной помощницы, знающей, как лучше распорядиться по дому.

Вторая история в этой главе, рассказанная В.В. Шеломенцевой, уже претерпевает более значительные изменения. Воспоминания женщины, бывшей в доме нянькой детей одного из сыновей купца и в ярмарку помогавшей прислуге за горничную, дан именно как рассказ горничной об одном из случаев хозяйской скупости.

Ее рассказ о домашнем быте также дан в несколько ином ключе, по возможности отражающем образ мыслей хлопотливой работницы:

Довольно удачно подчеркнуты здесь автором купеческие нравы: приезжавшие обедать торговцы в очерке являются уже не с «арфистками», как было у свидетельницы, а просто с «девицами», что, по сути, было в Ирбите одно и то же.

Какие-то факты из воспоминания сокращены и лишь упомянуты:

Другие наоборот, распространены в соответствии с замыслом:

Эти замены, довольно сильно преувеличивающие реальность, призваны пробуждать в читателе особое сочувствие, рисуя ему очень живые образы двух добрых женщин, лишь по своей бабьей слабости польстившихся на яркие этикетки и пострадавших при этом от тяжелой хозяйской руки.

Самые сильные изменения здесь коснулись воспоминаний Ф.Н. Хинкиной о различных хозяйственных хлопотах купеческого семейства. Они разделены на несколько фрагментов и введены в текст главы в разных ее частях, перемежаясь с рассказами других очевидцев событий, причем порядок повествования в рассказе существенно отличается от порядка в исходных записях — небольшие отрывки взяты в произвольной последовательности и расположены в соответствии с логикой повествования, избранной издателем.

Рассказ о дочерях Зязина предшествует воспоминаниям горничной, о совместной их с одной из дочерей проделке, а упоминание о невестке, ведущей бухгалтерию, следует как раз за анекдотом о рыбе в пироге, где главная роль принадлежит снохе.

Итак, подведем итоги.

Прежде всего, напомним, что сборник изначально не позиционировался только как фольклорная коллекция, несмотря на то, что в основе его лежал большей частью именно фольклорный материал. Простая передача фактов здесь выглядела бы сухо, поэтому издание, основанное на конкретных данных, в первую очередь меморатах, становится документально‑художественным, а факты, лежащие в основе очерков, образно осмысляются автором.

Непосредственные впечатления, размышления, ассоциации — тот материал, что был в меморатах-воспоминаниях, отобранных и очерченных самой жизнью и кропотливо собранных пытливым издателем от коренных ирбитчан — подчиняются единой внутренней теме, единому образцу. Эта внутренняя мысль — та самая ярмарочная быль, вынесенная в заглавие книги.

Автором отбирались самые интересные и значительные части тех воспоминаний, что он услышал, собрал и записал, он их переосмыслял, объединял, трансформировал, добиваясь наилучшего результата.

Ему удалось, отбирая для повествования типические моменты, глубоко осветить существенные черты ярмарочной жизни, ясно выразить свое отношение к описываемому, достичь эффекта искренности и достоверности.

Таким образом, мы видим как талантливый собиратель, имея в основе живой полевой материал, путем творческой переработки создает уникальную книгу ярких и проникновенных краеведческих очерков.

Список литературы:

1. Антропов. И.Я. Были Ирбита / И.Я. Антропов. — Ирбит,1992. — 182 с.
2. Вовчок П.А.Краткий очерк фонетических и грамматических особенностей русских говоров Среднего Урала/ П.А. Вовчок // Словарь русских говоров Среднего Урала. Свердловск, 1964. — 207 с.
3. Глушков Н.И. Очерк в русской литературе / Н.И. Глушков. Ростов на Дону, 1966. —199 с.
4. Государственный архив в г. Ирбите. — Ф. Р-1011. Оп. 3. Д. 2. Л. 25.
5. Государственный архив в г. Ирбите. — Ф. Р-1011. Оп. 3. Д. 2. Л. 30—31.
6. Государственный архив в г. Ирбите. — Ф. Р-1011. Оп. 3. Д. 2. Л. 34.
7. Государственный архив в г. Ирбите. — Ф. Р-1011. Оп. 3. Д. 2. Л. 36—37.
8. Государственный архив в г. Ирбите. — Ф. Р-1011. Оп. 3. Д. 2. Л. 39.
9. Государственный архив в г. Ирбите. — Ф. Р-1011. Оп. 3. Д. 2. Л. 42.
10. Журбина Е.И. Искусство очерка / Е.И. Журбина. М.: Советский писатель, 1957. — 219 с.
11. Лихачев Д.С. Текстология. М.: Наука, 1964. — 101 c.
12. Сорокин В. Теория литературы/ В. Сорокин. М., 1960. — 277 с.