ИСТОРИКО-ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ МОТИВА ИГРЫ СРЕДНЕВЕКОВОГО КАРНАВАЛА (на материале немецкого языка)

Бакмансурова Алла Бариевна

ст. преподаватель кафедры немецкого языка НИУ — Высшая школа экономики, г. Москва

E-mail: alla-perm@yandex.ru

Изучение природы карнавала с присущими ему ритуалами, утраченными архаичными чертами позволяет проникнуть в глубинные аспекты сознания средневекового человека, в его эмоциональный мир, всесторонне показать культуру исследуемой эпохи.

Карнавальные представления являются синкретической обрядово-зрелищной формой, включающей в себя определенную систему символических действ, выражающих народную правду о мире, о бытии и о времени. Праздничное карнавальное мироощущение тесно связано с игровым действием, а в ряде случаев тождественно ему. По наблюдению исследователей, любой праздник, как и игра, является «в известной степени аналогом действительности и способствует постижению сущности бытия и связанных с ним категорий как неких ценностей» [3, с. 1].

Карнавальное поведение в целом характеризуется игровым характером. Представляется правомерным рассматривать карнавал как игровое действие, поскольку он противопоставлен обыденной жизни как иное бытие, организован по определенным правилам, снимает с участников социальную ответственность, не имеет прямой практической целесообразности и предоставляет человеку возможность самореализации, выходящей за рамки его актуальных социальных ролей.

Переходя к вопросу об истории карнавала в культуре Германии, следует указать на существование двух противоположных точек зрения: школы немецкого и отечественного карнаваловедения. Отечественные исследователи истории немецкого карнавала (М. Ю. Реутин, В. Колязин, М. М. Бахтин) сходятся во мнении о том, что средневековый карнавал восходит к культовому действию.

Следует указать, что чем ближе был приход весны, тем сильнее проявлялось символическое пробуждение земли, растительного мира и плодородия вообще. Это доказывает и само словo Vasnacht, которое имеет более длительную историю и более широкое распространение, чем слово Fastnacht, — этимологически напрямую связано со свн. словом vasel, двн. fasal «производитель, племенное животное» и англосаксонским словом faesl «потомство». Согласно историческому словарю Г. Пауля, cлово fasen, faseln приобрело значение «шутовское время». Ф. Клуге отмечает, что гермаские корни fes-, fas- в глаголах viseln, vaseln означают «преуспевать, процветать, быть плодородным». Наиболее выразительно проявляется связь между народными обычаями и желанием получить хороший урожай в следующем году в некоторых шествиях по полям перед началом работ. В качестве примера можно привести метание дисков в западной Германии и Австрии (первое упоминание — 1090 г.), сопровождаемое определенными заговорами: "Korn in die Wann! (Kornworfelkorb), Schmalz in die Pfann! Pfluag in die Erd! Dass die Scheibn guat aussi geaht!". Участниками действия были сеятель в маске и крестьяне с бороной, граблями и косами (южный и восточный Тироль).

Немецкая школа карнаваловедения, представленная Д.-Р. Мозером, Ю. Кюстером, Й. Грегором, Х. Кнудсеном, Х.Г. Борхердтом и другими, резко отличается от русской. Немецкие исследователи, в первую очередь, глава школы Д.-Р. Мозер, не принимают бахтинского понятия низовой смеховой культуры. Последователь Мозера Ю. Кюстер писал: «История происхождения карнавала совершенно неизвестна. Именно непроясненность древних истоков и раннего периода развития традиционных обычаев позднего средневековья привели к многочисленным спекуляциям об антропологических структурах маскарада. Кажется в высшей степени невероятным, что праздник христианского календаря, который в своей структуре около 1900 лет определялся религиозным мышлением и действием, может измеряться антропологическими мерками» [16, s 12].

Немецкие исследователи карнавала едины в мнении о том, что корни театра в Германии вообще, и в частности карнавала, — в церкви. «Из литургии возникает сценическое изображение. Итак, в средние века мы находимся у истоков культового театра» [15, s. 1]. Немецкие ученые говорят о «скачке от священнодейства в сферу театра», об отсутствии четкой грани между ними [13, s 226].

Большой интерес представляет в этой связи история самого понятия «карнавал» в истории Германии. Слово Karneval происходит предположительно от итальянской фразы «carne levare» — «отказываться от мяса». Карнавал напоминает обозначение древнегерманских капищ и приносимых жертв «carne». Согласно версии немецких ученых, к корню carne «освященное место» (т.е. языческая община — боги и их служители) присоединена германская морфема –val «падший, мертвый, закланный». Следовательно, карнавал означал шествие умерших богов.

Следует отметить, что изначально вместо единого названия бытовали местные, сугубо локальные «танцы», «шпрунги», «дикие охоты» и процессии «цуги». В XIII–XIV вв. их потеснили немецкие слова Fastnacht и Fasching, которые в конце XVI в. сами были вытеснены «карнавалом».

Руководствуясь результатами лингвистического анализа, представляется правомерным присоединиться к мнению отечественных культурологов на природу и историю средневекового карнавала. Очевидно, что карнавал в средневековой Германии восходит к древним сакральным культам, выполняющим схожие функции: уход людей от повседневных проблем и надежда найти помощь и заручиться поддержкой высших сил, что достигалось при помощи ряженья, или маскирования. Если на древнем этапе развития германской культуры маска сближала человека с языческим богом, то средневековый карнавал утратил какую-либо сакральную функцию и стал частью жизни каждого члена общества.

В нач. XIII – сер. XVI вв. игра напрямую начинает ассоциироваться со смеховой народной культурой, а именно с карнавалом. Карнавал в широком смысле слова, по определению М.М. Бахтина, представляет собой «совокупность всех разнообразных празднеств, обрядов и форм карнавального типа» [1, с. 140]. Такое толкование подразумевает, как полагает В. Колязин, рассмотрение святочных праздников церковного годового цикла — Святок (Zwölften), Кануна поста (Fastnacht), Троицких дней (Pfingsten), Праздника урожая (Erntefest).

Карнавал в узком смысле слова, как его традиционно рассматривают в немецкоязычной традиции, — Fastnacht (свн. vastnaht «канун поста», от двн. fasten, гот. fastan, д.-сакс. fasta, основное значение «придерживаться, держаться, соблюдать предписание» (ср. двн. festi — крепкий), изменение значения уже в готском, ср. слав. постъ) или Fasching (ср. свн. vaschanc «дни, предшествующие карнавалу, и принятого в это время ношения масок) — празднества, происходящие в течение шести «жирных дней», предшествующих Пепельной среде (Aschermittwoch), началу Великого поста.

Карнавал являлся праздничным, пожалуй, самым веселым временем в году для средневекового человека, во время которого шпильманы, танцоры и фехтовальщики выступали на площадях и предлагали средневековому обществу различные увеселительные мероприятия, спектакли и игры. Примеры находим в средневековых письменных памятниках:

·           die vasnacht machet vil lappen [12, B.30, s. 352] «карнавал создает много веселья»;

·           die vasnacht kan vil narren machen und das man irs schimpfs mug lachen [12, B.30, s. 352] «во время карнавала можно дурачиться, и человек может смеяться своим шуткам»;

·           herr wirt … nemt den schimpf von uns vergut, der vasnacht man doch ir recht tu [12, B.30, s. 352]

«Хозяин, … одобри нашу шутку,

Во время карнавала она же возможна».

Главными участниками карнавальных действий были фигуры короля и королевы карнавала, а также шуты, шпильманы, танцоры, музыканты, фокусники, жонглеры: künic («король на маскараде, король шпильманов, король в игре в шахматы и азартной игре»), kuniginne («королева на маскараде, празднике, в различных играх»), spellûde, mimi, histriones, jongleurs, ioculatores, skôp. Культурологи отмечают, что шпильманами назывались те, кто своей профессией имеет развлечение публики». Мим занимался танцем, музыкой, пением, ioculator организовывал различные забавные сценки, был автором шуток и забав, histrio назывался собственно актер, обозначение skôp использовалось для профессии певца героического эпоса германцев, поэта. Однако скоро границы между понятиями стерлись.

Ментальное представление о шуте на празднике, в частности на карнавале, в эпоху средневековья несло в себе отрицательную оценку. Так, шпильман представал перед средневековым обществом прежде всего как олицетворение пороков и изъянов. Церковью ему приписывалось расточительство, чрезмерный азарт, пьянство: der spilman was des weines vol (букв.: «шпильман был полон вина») [12, B. 27, s. 510], подобные замечания встречаются во многих средневековых памятниках. Часто в действиях шпильманов люди усматривали его связь с потусторонней силой. К примеру, приписываемая музыке магическая власть и призыв шпильманов к веселью казался людям инструментом сатаны. Высказывания типа Spielleute sind des Teufels Lockvögel «Шпильманы — приманка сатаны» или wo Tanz ist, da ist der Teufel «Где танец, там и сатана» были неизменным представлением средневекового человека. В Германии шпильманов рассматривали также как Lottergesinde «бездельники, гуляки»: в глазах граждан они представали бездельниками и праздношатающимися, так как не имели постоянной работы, ср. свн. выражение для обозначения шутов и шпильманов verdaechtige leüth «подозрительные, опасные люди» [8, s. 71]:

·                Swie vil si kúrzwîle pflagen al den tac

vil der varender diete ruowe sich bewac.

si dienten nâch der gâbe die man dâ rîche vant.

des wart mit lobe gezieret allez Sigmundes lant [11, s. 38]

«Они веселились весь день,

Многие бродячие певцы состязались в своем искусстве,

А гости их награждали от своих щедрот.

Этот пир прославил всю страну Зигмунда».

Шпильманы являлись странствующими людьми: die speleman end die varende diet «шпильманы и бродячие музыканты».

Негативное отношение к развлечениям, в том числе к танцу, а также к фигурам танцоров, музыкантов, шутов зафиксировано в «Проповедях» Бертольда Регенбурского: Dâ von sult ir iuch hüeten vor tanzen, daz ir iht schuldic werdet an iuwern kindern an ir sêle und an ir lîbe [9, III, 31] «Поэтому вы должны остерегаться танцев, вы будете виновны перед своими детьми за их души и тела»; Daz selbe spriche ich zuo den zouberærinne unde zuo den trüllerinnen… [9, V, 72] «То же я говорю о фокусницах и дамах-музыкантах».

Отрицательная оценка была, по всей видимости, обусловлена следующими факторами: во-первых, негативное отношение к карнавалу в целом навязывалось обществу церковью, стремящейся получить главенствующее положение в обществе, во-вторых, тем фактом, что фигура шута исторически восходила к образу человека, отличающегося по каким-либо признаком от остальных, что в дальнейшем послужило основанием для отрицательной оценки людьми действий шута.

Устроителями открытого, публичного, народного карнавала были гильдии, собиравшие подмастерьев в так называемые клики — Banden. С оглушительным барабанным боем и свистом они шествовали по городу, разыгрывали сценки, произнося «шпрухи» и целые речи, водя хороводы и пускаясь в пляс.

В. Колязин выделяет в развитии шембартлауфа (маскарадные процессии под названием «Бег Шембарта» (Schembart — маска с бородой, Schembartlaufen — шествие ряженых) три главных этапа. Процессии первого периода отличались достаточной простотой. Однако, несмотря на то, что костюмы ряженых должны были наглядно характеризовать «дело дьявола», выглядели они по тем временам достаточно модно, если не сказать вызывающе: предосудительный покрой и плотное прилегание к телу неизменно подчеркивали телесное начало [4, с. 122].

В 1475 г. в процессии впервые появились специально сооружаемые повозки (Die Höllen, что, следуя традиции перевода В. Даркевича и В. Колязина, мы обозначаем как «ад», «адовы повозки»). Существуют различные версии этого названия. В первую очередь приводится тот аргумент, что шембартлауф призван был служить театрализованной иллюстрацией картин ада и многообразных проявлений дьявола. Известны и более ранние религиозные игры, в которых черт волок за собой печку, называющуюся «Hölle» [4, с. 135]. Ю. Кюстер выдвигает предположение о том, что «название обосновано поучительным христианским содержанием». Следовательно, мотивы «адских повозок» насыщены исключительно религиозной символикой и смыслом. Понятие «ад» должно было вызывать у средневекового зрителя «целый комплекс негативных оценок» и указывать «на порочность поступков и желаний тех, кто переступил заповеди и таким образом опустился в лоно Купидона» [16, s. 75].

С 1493 г. начинается новый этап в развитии шембартлауфа: на полозья или на колеса начинают устанавливать различные декорации и разыгрывать живые картины или сценки, объединенные той или иной тематикой. В соответствующий момент ряженые начинали возить «адовы повозки» по всему городу, а после демонстрации и инсценировки штурма сжигали их на глазах у публики.

В исследовании карнавальной культуры средневековья большое внимание традиционно уделяется мотиву маски (schönbart — искаженное от schembart «лохматая, косматая маска», «маска с бородой» — борода как неотъемлемая часть маски в древние времена — по словарю Гриммов, также Schönbartgesellschaft, Schönbartlaufen, Schönbartspiel, ср. также свн. fastnachtbutz, fastnachtgesicht, fastnachtlarve «карнавальная маска»). «Маска связана с переходами, метаморфозами, нарушениями естественных границ, с осмеянием. В маске воплощено игровое начало жизни, в основе ее лежит совсем иное взаимоотношение действительности и образа, характерное для древнейших обрядово-зрелищных форм» [1, с. 46–47].

Как показали этнографические материалы, в консервативной крестьянской среде маскирование отвечало представлениям о сакральности некоторых животных, входило в комплекс реликтовых земледельческих верований. На празднествах аграрного календаря «звериное ряженье» связано с культами умирающих и воскресающих богов плодородия, с преодолением темы смерти. Его цель состояла в том, чтобы гарантировать сельскому хозяйству покровительство высших существ — носителей животворной силы. Маскированных считали зооморфным воплощением аграрных божеств, духов хлеба и растительного мира. Обрядовое преображение в животное было призвано обеспечить изобилие магическими средствами.

Маска быка (тура) является одним из самых архаичных карнавальных мотивов. На Нюрнбергском карнавале члены цеха мясников, взявшись за руки, пляшут вокруг «быка» или «коня» [17, s. 382]. На широкой ленте через плечо актеры несут каркас, покрытый тканью, как попоной; спереди приделаны головы животных. Двое танцоров, ведущих цепь, поднимают жезлы с навершием в виде лежащего быка — образа плодовитости жизненной силы.

Отдельного рассмотрения заслуживают всевозможные средневековые танцы, устраиваемые во время карнавала и восходящие, как было отмечено ранее, к ритуальным танцам. Именно в эпоху расцвета средневекового карнавала различные виды танца становятся социально детерминированным явлением. Так, М. Бахфишер отмечает, что знать любила hofdæntz (придворные танцы), богатые бюргерские семьи geschlechterdæntz (танцы, где мужчины и женщины образовывали пары), низшие социальные слои предпочитали reien (танцы по рядам).

Приведем также некоторые средневерхненемецкие лексемы, указывающие на существование в культуре Германии довольно большого количества видов танцев: abetanz «заключительный, последний танец, последнее развлечение», geswanzen «двигаться, пританцовывая», geswenze «танцевальное движение», hanentanz «танец-соревнование, в котором выигравший получает петуха», hoppaldei «крестьянский танец», hoppeln «прыгать, скакать», houbetschote «танец, при котором совершались энергичные движения головой», hovetanz «придворный танец», hovetanzen «танцевать на придворном празднике», covenanz «встреча с целью проведения игр или танцев, lobetanz «почетный танец», vortanz «первый танец», vortanzer, vortenzel «танцор».

Карнавальные танцы крестьян, согласно некоторым письменным памятникам, были грубыми и необузданными, ср. свн. dœrperlich. Они сопровождались громким топаньем, хлопаньем в ладоши и криками. Высокие, диковатые прыжки и размашистые танцевальные движения простого народа вызвали в высших слоях определенную антипатию к Springtänze [8, s. 188].

Популярными на время карнавальных празднеств становились силовые единоборства, турниры, являющиеся проявлением типичного для средневековья культа физической мощи (например, состязания в меткости, ср. cвн. schieჳ «стрельба», schieჳgeselle «участник соревнований по стрельбе»). Стрельба из лука в цель носила военно-прикладной характер. Мишенью могли служить перчатка на шесте, живой петух или его резная фигурка на верхушке майского дерева, коньке крыши или на крыле ветряной мельницы.

Чрезвычайно популярными на древнем этапе развития культуры Германии становятся танцы с мечами (свн. swerttanz). Тацит в своем произведении «Германия» отмечает: «У них (германцев) один вид зрелищ, и на всех собраниях тот же самый: нагие юноши в виде забавы прыгают между [воткнутыми в землю острием вверх] мечами и страшными копьями». Восходя к языческим обычаям варварских племен, они на некоторых территориях дожили до наших дней. Культовые танцы с оружием первоначально служили магической защитой общины: отгоняя духов бесплодия, танцоры стимулировали весеннее возрождение растительности.

Возвращаясь к характеристикам игры, приведенным ранее, стоит остановиться на локальной характеристике карнавала, ограниченным в Средние века площадью. Так, место проведения игры, соревнования обозначалось словом platz «место для игр, представлений, танцев, соревнований», ср. современное нем. Platz «площадь». Площадь являлась средоточием смеховой культуры, она всегда принадлежала народу. Особое значение имели периоды ярмарок, которые приурочивались к праздникам, но продолжались обычно довольно долго. В этот период город жил ярмарочной и, следовательно, в значительной мере карнавальной жизнью.

Психологический феномен средневековой смеховой культуры — шут — неотъемлемый персонаж народного праздника, карнавала. Фигура профессионального остроумца и сквернослова неотделима от площадной зрелищной стихии.

Представляется возможным выделить следующие основные характеристики шута / дурака, последовательное формирование которых доказывают лингвистические данные:

·                  внешнее уродство, вызывавшее физическую неприязнь других людей;

·                  глупость, лицемерие;

·                  характерное для его поведения плутовство, развлечение публики, пародирование церковных обрядов.

Первоначально образ шута / дурака был непосредственно связан с констатацией наличия какого-либо внешнего недостатка, уродства у этого человека, и, следовательно, физической неприязнью к нему.

Исследованный лингвистический материал продемонстрировал следующее развитие ментального представления об этой фигуре: «кривой, слепой, глухой»     «глупый, тупой»       «сумасшедший; человек, в которого вселился бес».

Существование исторически первой характеристики «кривой, слепой, глухой» доказывает этимологический анализ лексем tor, gimeit, toll. Слово Tor, выполняющее в современном немецком языке роль ядра концепта «шут», восходит к двн. лексемам tor «глухой», toren «оглохнуть», torheit «глухота», нижненем. dōf, c.нидерл. doof, гот. daufs, д.-а. deaf, греч. typhlós «слепой», первоначальное значение — «затуманенный, запутанный», ср. греч. týphomai «курить, дымить, чадить». Любопытно сравнение с русским языком, а именно диалектизмом дурь «гной», обнаруживающим родство с немецким tor [6, Т. 1, с. 555]. Данные лексические единицы доказывают, по нашему мнению, тот факт, что образ шута / дурака в ментальном представлении людей различных культур в древности основывался на представлении об инаковости этого человека, наличии физического недостатка.

В средневерхненемецком наблюдается изменение значения данного слова, оно приобретает отрицательную коннотацию: свн. tôr «глупец, дурак, простак», tôreht, torehtic, toerisch «глупый, дурацкий, сумасшедший»; toren «быть сумасшедшим, быть / считаться дураком»; torenkleit, torenroc «шутовская одежда»; torensin «глупость»; tornwise «как глупец, дурак»; torheit, dorheit «глупость, дурачество, сумасбродство»; törischen «вести себя подобно дураку»; betören «ослеплять, путать».

Аналогичный процесс семантического развития наблюдается и у следующих лексем: гот. gamaids в значении «кривой, уродливый» и двн. gimeit в значении «сумасшедший, слабый духом, смешной».

Первоначальное доминирование семы «физический недостаток, внешняя инаковость» отмечается у свн. лексемы toll (двн. tol, д-сакс. dol, с-нидерл. dul от герм. корня dul, производная форма которого dwal сохранилась в двн. twëlan, гот. dvilan, санскр. dhvar «лгать, повреждать, причинять ущерб»), этимологически слово оказывается родственным д.-ирл. dall «слепой», а. dull «глупый, тупой; скучный». Впоследствии в значении слова toll начинает доминировать сема «веселье, радость» и оно приобретает положительную коннотацию.

Отрицательное значение присуще лексеме schelm, первоначально — «падаль, труп». Слово встречается только в немецком языке: двн. scelmo, scalmo, свн. schelm(-e), schalm(-e) «падаль; чума, заразная болезнь», затем «больной, заразный человек», в чем также находит выражение сема «человек, имеющий внешнее отличие от других людей». Впоследствии происходит некоторое изменение значения слова, с позднесредневерхненемецкого периода оно начинает использоваться как ругательство «обманщик, порочный человек, дурак, плут» [12, B. 14, s. 2507].

А. Н. Веселовский в своих этимологических исследованиях указывает на внешнее отличие шута, а именно на обычай греко-римских потешников, шутов стричь головы наголо [2, с. 141–143, 148]. Он отмечает, например, что «в Германии потешники, spielleute, обязаны были поступиться украшением свободного человека, стригли волосы и бороду и, кажется, носили более короткое верхнее платье («кротополие» наших скоморохов)» [2, с. 151]. Иногда в роли шута выступал рыжеволосый. Огненный цвет волос может оказаться отголоском отдаленной связи героя с потусторонним миром, представления о котором восходят к тотемическим взглядам. Одним из атрибутов этого мира является золотой, медный, огненный цвет [7, с. 8–85].

В период средневековья в немецком языке появляется синоним к слову Tor — заимствованное из латинского языка слово Narr (от лат. nario «насмешник», «обманщик», cр. свн. narre «дурак, глупец», нидерл. narre, исл. narri, швед. narr, дат. narr. О важности этой фигуры в культуре средневековой Германии свидетельствуют многочисленные производные и сложные слова с данной основой: свн. narreht «глупый»; narrekeit «глупость, дурачество, шутовство»; narrenbilde «шутовской образец»; narrenkappe «шутовской колпак»; narrenkleit «одежда шута, дурака»; narrensanc «шутовская песня»; narrenspil «шутка»; narrenvart «праздник дураков, шествие дураков», nerrescheit «глупость, дурачество»; nerrisch «глупый, дурацкий».

Письменные памятники средневековья указывают на то, что лексема Narr часто используется как противопоставление мудрому, умному, скромному, разумному человеку: du bist weisz und ich bin ein nar «ты мудр, а я дурак» [12, B. 13,s. 362].

Многие пословицы средневерхненемецкого периода свидетельствуют об ином поведении, образе мыслей и поступках шутов и дураков: ein narr leufft frei einem ins haus, aber ein vernünfftiger schemet sich «дурак свободно входит к чужому в дом, а разумный человек стесняется», narren verlassen sich auf treume («дураки полагаются на свои мечты»).

Транспонирование соответствующей лексики из сферы животного мира в социальную область происходит на основе метафоризации: большей частью это связано с отрицательной оценкой поведения и качеств человека: свн. eselen «делать глупости», vergansen «одурачить кого-либо», affen machen «одурачить кого-либо».

Олицетворение глупости в образе осла (свн. esel «осел; шут, дурак, глупец») впервые засвидетельствовано в текстах Ноткера (ок. 1000 г.): er lebet in eseles wīse «он живет подобно ослу». В сочинениях 1300 года Гуго фон Тримберга встречается противопоставление edelinge und eselinge «знать и простаки».

В европейской культурной традиции также находит свое продолжение античное олицетворение глупого человека в образе обезьяны: affe «обезьяна; дурак, шут»; affeht, affehte, affehtic «дурацкий»; affen «обманывать, делать дураком»; affenheit «глупость, обман, шутка»; affenspil «шутка, проделка»; affental «сумасшедший дом»; affenvûre «глупость». Подтверждение существования данных сем мы находим во фразеологизмах: viel Affe machen, auf den Affenwagen müssen «вести себя глупо»; von Affenberg sein, zu Affenberg sein «быть дураком, шутом».

Слово Gauch — диалектный синоним Kuckuck — также является воплощением представления о глупости (ср. goucheit «глупость, дурачество»). Благодаря своей экспрессивности это слово активно участвует в образовании свн. идиом: vur einen gouch haben, z’einem gouche erkorn «высмеивать, выставлять кого-либо дураком», den Gauch ätzen «совершать дурацкие поступки».

Представление средневекового человека о глупости реализуется и в слове Gans, являющимся на современном этапе развития языка оскорблением в адрес женщин, однако раньше это слово употреблялось по отношению к мужчинам. Так, в рыцарском романе «Парцифаль» Вольфрама фон Ешенбаха встречаются следующие слова, которые произносит сам Парцифаль Ir sīt ein gans «Вы — шут, дурак (букв. — гусь)» [10, s. 165].

Проведенное исследование привело к следующему заключению: средневековый карнавал, как многоаспектное явление культуры, соединяет обрядовые мотивы и составляющие официальной культуры. Игра является важнейшей составляющей средневекового карнавала, поскольку данное действие противопоставлено обыденной жизни как иное бытие, организовано по определенным правилам, не предполагает социальной ответственность, предоставляет участникам возможность самореализации, выходящей за рамки их социальных ролей. 

Список литературы:

1.           Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. — М.: Сов. Россия, 1979. — 318 с.

2.           Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. — М.: «Российская политическая энциклопедия», 2006. — 688 с.

3.           Карсян Г. Э. Лингвостилистический анализ карнавально-игровых элементов в пьесах (esperpentos) Р. дель Валье-Инклана. Автореф. канд. филол. наук. — МГУ им. Ломоносова, 1999. — 22 с.

4.           Колязин В. От мистерии к карнавалу: Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья. — М.: Наука, 2002. — 208 с.

5.           Реутин М. Народная культура Германии. Позднее средневековье и возрождение. — М.: РГГУ, 1996. — 217 с.

6.           Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х томах. — М.: «Прогресс», 1964 — 1973.

7.           Юдин Ю.И. Дурак, шут, вор и черт. (Исторические корни бытовой сказки). — М.: Лабиринт, 2006. — 336 с.

8.           Bachfischer M. Musikanten, Gaukler und Vaganten. — Augsburg: Battenberg Verlag, 1998. — 199 S.

9.           Berthold von Regensburg, Predigten. — Regensburg: Verlag Georg Joseph Manz 1884. VII, 445; IV. — 443 S.

10.        Borchardt — Wustmann — Schoppe. Die sprichwörtlichen Redensarten im deutschen Volksmund nach Sinn und und Ursprung erläutert. — Leipzig: VEB F.A. Brockhaus Verlag, 1955.

11.        Das Nibelungenlied: Mittelhochdeutsch / Neuhochdeutsch, von Siegfried Grosse. Reclam, Ditzingen, 2003. — 1040 S.

12.        Grimm J. und W. Deutsches Wörterbuch. — Leipzig: Verlag von s. Hirzel. 16 Bde, 1854 — 1971.

13.        Kindermann H. Theatergeschichte Europas. Bd.1: Das Theater der Antike und des Mittelalters. 2. Aufl. — Salzburg: Otto Müller Salzburg, 1965. — 540 S.

14.        Kluge Fr. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. — Berlin: Walter de Cruyter GMBH & Co, 2002.

15.        Knudsen. Deutsche Theatergeschichte. 2. Ausg. — Stuttgart: Kröner 1970. — 455 S.

16.        Küster J. Die Fastnachtsfeier: Über Sinn und Herkunft der Narrenbräuche. — Freiburg, Basel, Wien: Herder Verlag, 1987. — 523 S.

17.        Schultz A. Deutsches Leben im XIV und XV Jahrhundert. — Prag, Wien, Leipzig, 1892. — 284 S.