ПАМЯТЬ  О  ТОМ,  ЧЕГО  НЕ  БЫЛО  (АНАЛИЗ  СТИХОТВОРЕНИЯ  Н.С.  ГУМИЛЕВА  «ПАМЯТЬ»)

Кромина  Евгения  Ивановна

студент  3  курса,  кафедра  русской  и  зарубежной  литературы  СФ  БашГУ,  РФ,  г.  Стерлитамак

E-mail:  MishinaGV@yandex.ru

Мишина  Галина  Витальевна

научный  руководитель,  канд.  филол.  наук,  доцент  СФ  БашГУ,  РФ,  г.  Стерлитамак

В  творчестве  Н.С.  Гумилева  важным  является  мотив  узнавания:  все,  что  встречает  герой  на  своем  пути,  кажется  ему  знакомым.  Он  как  бы  вспоминает  о  том,  что  было  когда-то  раньше,  до  его  нынешней  жизни.  Но  герой  не  только  случайно  сталкивается  с  образами  прошлого,  воплотившимися  в  настоящем,  он  сознательно  стремиться  к  ним,  ибо  там  его  духовная  родина,  там  он  чувствует  себя  настоящим.  Можно  выделить  в  поэзии  Гумилева  несколько  способов  вспомнить  то,  что  если  и  произошло  в  действительности,  то  без  реального  присутствия  героя,  и  поэтому  не  может  называться  памятью  в  общепринятом  смысле,  это  скорее  прапамять.  Итак,  это  наркотическое  опьянение,  сон  и  способ,  позволяющий  раствориться  в  памяти,  в  истории  полностью  —  смерть.

Первым  способом  пользуются  герои  рассказа  «Путешествие  в  страну  эфира»  (1914),  но  такой  уход  из  реального  времени  краткосрочен  и  предлагает  зависимость  человека  от  наркотиков.  В  состоянии  сна  герой  «вспоминает»  о  своем  присутствии  на  отдаленных  временных  отрезках  в  иных  воплощениях.

Герой  во  сне  не  обязательно  человек,  он  может  быть  животным  (непременно  хищником)  или  деревом.  Воплощение  человеческого  «я»  в  сильном  животном  —  приобщение  не  только  к  общечеловеческой,  но  и  к  общемировой,  вселенской  истории.  Современница  Н.С.  Гумилева,  О.А.  Мочалова  так  объясняет  его  пристрастие  к  сильным  хищникам:  «Думается,  пристрастие  выросло  из  переплетенных  корней.  Любовь  сильного  к  сильному,  завоевательный  интерес  с  ним  сопоставиться.  Любование  красотой  хищников…  Сочувствие  тоске  их  пленения  —  и  человеком,  и  условиями  дикого  существования.  И  —  наиболее  сложное  —  провиденье  переходных  форм  звериного  бытия»  [2,  с.  116].

Поэтому  и  смерть  для  поэта  —  только  способ  преодолеть  время,  пройти  сквозь  века  от  истоков  существования  до  конечной  точки  и  вернуться  назад.  Сон,  смерть  только  освобождают  человека  от  оков  реальности,  снимают  трагичность  конечности  жизни.

Если  исходить  из  теории  сансары,  с  которой  был  знаком  Н.  Гумилев,  то  герой  вспоминает  свои  предыдущие  жизни.  То  есть,  человеческое  существование  представляет  собой  цепь  воплощений.  Наиболее  показательно  в  этом  отношении  стихотворение  «Память»  (1921)  из  сборника  «Огненный  столп».  Лирический  герой  в  нем  проходит  путь  от  языческого  древнего  мага  до  Христа  через  перипетии  собственной  жизни.

Только  змеи  сбрасывают  кожи,

Чтоб  душа  старела  и  росла.

Мы,  увы,  со  змеями  не  схожи,

Мы  меняем  души,  не  тела  [1,  с.  213]

По  логике  поэтической  мысли  Гумилева  получается,  что  человек  в  каждом  новом  воплощении  —  это  другой  человек,  проходящий  внутри  собственного  мира  путь  от  начала  к  совершенству.  Но  если  рассматривать  этот  вопрос  в  контексте  всего  стихотворения,  то  оказывается,  что  автор  признает  «старение»  и  «рост»  души  в  ходе  всеобщей  истории.  Память  в  данном  случае  играет  мистическую  роль:  она  ведет  героя  через  всю  цепь  его  перевоплощений,  заставляя  заново  переживать  все  взлеты  и  падения,  радости  и  боли,  включает  его  в  систему  вселенского  движения,  раскрывает  тайны  прошедших  эпох  и  место  героя  в  них.  Это  сила,  которой  человек  подчиняется  невольно,  но  покорно  отдает  в  ее  руки  свою  жизнь.  Память  связывает  воедино  все  стороны  личности  героя. 

Субъектно-объектная  организация  стихотворения  [3]  такова,  что  авторское  сознании,  выраженное  в  «я»  лирического  героя,  дистанцируется  от  других  типов  сознания  внутри  текста,  но  подчеркивается  общность  материального  характера  —  «это  тело»,  одинаково  принадлежащее  всем,  включенным  в  систему  прапамяти.  Первый  образ,  предстающий  перед  читателем,  —  «колдовской  ребенок».  Он  ориентирован  на  истоки,  первобытное  сознание,  когда  человек  и  природа  были  единым  целым.  Герой-маг,  «словом  останавливавший  дождь».  Власть  его  речи  огромна  именно  благодаря  гармоничности  и  чистоте  эпохи. 

От  «колдовского  ребенка»,  владеющего  волшебством  слова,  память  ведет  лирического  героя  к  поэту,  утратившему  это  волшебство.  Автор  не  чувствует  симпатии  к  этому  второму,  потому  сто  он  слишком  земной,  вовлеченный  в  водоворот  обыденных  стремлений,  променявший  свободу  на  «вывеску  поэта».  Помимо  того,  что  автор  напрямую  высказывает  свое  отношение  к  нему,  —  «он  совсем  не  нравится  мне».  Автор  стремится  как  можно  больше  отдалить  его  от  себя  с  помощью  анафоры  :  «он…  он…  он».  Местоимение  третьего  лица  дистанцирует,  подчеркивает  разнородность  героев.

Но  вот  герой  вырывается  на  волю:

Я  люблю  избранника  свободы,

Мореплавателя  и  стрелка,

Ах,  ему  так  звонко  пели  воды

И  завидовали  облака  [1,  с.  213]

«Я»  и  «он»  уже  не  дистанцированы.  Глагол  «люблю»  перекидывает  мостик  от  одного  к  другому.  На  первый  план  выходит  активный  романтический  герой,  он  движется  наперегонки  со  временем,  наполнен  радостью  и  энергией.  В  девятой  строфе  строка  «тот  ли  это  или  кто  другой»  значительно  расширяет  субъектно-объектные  границы  стихотворения.  «Другим»  может  быть  кто  угодно:  «он»  или  «ты»,  или  «я».  Так  герой  включает  себя  в  образный  ряд  мореплавателя  и  воина.

Воин  —  следующая  ипостась  этого  же  героя,  для  которого  важны  иные  ценности:  Родина,  священный  долг  перед  ней.  Герой  чувствует  свою  причастность  к  достижению  «славы  Отчей».  Автор  понимает  миссионерскую  роль  России,  мечтает  о  времени,

…когда  взойдут,  ясны,

Стены  нового  Иерусалима

На  полях  моей  родной  страны  [1,  с.  213]

Блаженное  прошлое  воплотится  в  будущем,  гармония  восстановится,  круг  замкнется.  И  тогда  герой  оказывается  на  расстоянии  одного  шага  от  соединения  с  Абсолютом,  Истиной,  которые  несет  путник.

Предо  мной  предстанет,  мне  неведом,

Путник,  скрыв  лицо;  но  все  пойму,

Видя  льва,  стремящегося  следом,

И  орла,  летящего  к  нему  [1,  с.  213]

Ф  Ницше  в  книге  «Так  говорил  Заратустра»  называет  путником  Заратустру,  постоянными  спутниками  которого  является  орел,  а  в  конце  к  ним  присоединяется  лев  [4].  Но  те  же  стихотворные  строки  отсылают  нас  к  библейской  традиции.  Возможно,  лев  и  орел  —  животные  вокруг  престола,  стоящего  на  небе:  «И  первое  животное  было  подобно  льву,  и  второе  животное  подобно  тельцу,  и  третье  животное  имело  лицо,  как  человек,  и  четвертое  животное  подобно  орлу  летящему»  (Откровение,  4,7).  Безусловно  влияние  того  и  другого  источников.  Известно,  что  Гумилев  был  религиозен  и  читал  труды  Ф.  Ницше. 

В  основу  стихотворения  «Память»  положен  сюжет  произведения  Ницше,  но  наполняется  новым  содержанием.  В  стихотворении  путник  —  это  человек,  проповедующий  особую,  индивидуальную  мечту.  Как  только  появляется  этот  герой,  начинает  звучать  твердое  «я»:  «Я  угрюмый  и  упрямый  зодчий».  Личность  ставится  на  небывалую  высоту,  и  пауза  в  этой  строке  —  это  утверждение  своего  положения,  внезапная  немота  от  сознания  собственного  величия. 

Финал  стихотворения  трагичен.  Перед  читателем  вновь  ситуация  сна:  человек  кричит…  и  просыпается,  чуть  не  дотянувшись  до  мечты.  «Крикну  я  …,  но  разве  кто  поможет…».  Здесь  «я»  исчезает,  растворяется  в  многоточии,  тонет  в  окружающем  безмолвии.  И  вот  человек  снова  вынужден  начинать  цепь  перерождений,  он  опять  замкнут  рамками  памяти  и  включен  в  туманно-обобщенное  «мы».  Последняя  строфа  заканчивается  теми  же  строками,  которыми  начиналось  стихотворение.

В  конце  стихотворения  возникает  ситуация,  подобная  той,  описана  в  романе  Р.  Хаггарда  «Она».  Огненный  столп,  Дух  Жизни,  воплощением  которого  в  стихотворении  является  путник,  может  принести  бессмертие,  но  приносит  новую  боль  или  гибель  [5].

В  контексте  данного  стихотворения  возникает  модель,  представляющая  общемировое  движение  в  виде  концентрических  кругов.  Внешний  круг  —  вселенское  движение  развития,  становления  и  разрушения.  Внутренний  круг  —  жизнь  одного  человека  —  по  сути  повторяет  внешний,  но  в  меньших  масштабах.  Общемировое  время  сжимается  до  рамок  человеческой  биографии.  Герой,  как  мы  могли  видеть,  проходит  все  этапы  от  развития  к  разрушению  и  возвращается  к  началу,  таким  образом,  точка  отправления  является  и  точкой  конца  пути.  Но  по  Гумилеву,  на  каждом  этапе  жизни  герой  —  это  другой  человек.  Жизненные  доминанты  каждого  нового  героя  обозначены  рифмующимися  словами.  В  первом  случае  это  «роща»  и  «дождь»,  во  втором  —  «лира»  и  «мир».  Это  статичные,  вещные  приметы  прошлого.  Только  на  витках  мореплавателя  и  воина  в  ударной  позиции  стоят  слова,  обозначающие  динамику,  направления  движения:  «свобода»,  «бой»,  «путь».  Все  эти  образы  приходят  в  состояние  единения  при  встрече  последнего  героя  с  путником.  Поэтому  на  последнем  отрезке  Память  заставляет  его  посмотреть  на  себя  как  на  множество  «я»,  живущих  в  одном  теле.  Герой  соткан  из  противоречий,  он  разный  и  поэтому  целостный,  поэтому  для  него  возможен  путь  от  начала  до  конца. 

Почему  же  герой  не  может  вырваться  из  круга,  прикоснуться  к  бессмертию?  Вероятно,  это  может  объяснить  первоначальная  редакция  стихотворения,  где  после  11  строфы  была  еще  одна:

Каждое  мной  сказанное  слово  — 

Это  молот,  бьющий  в  груди  гор, 

Злящийся,  что  время  не  готово 

И  пространство  медлит  до  сих  пор  [1,  с.  254]

Главным  неожиданно  становится  внутренний  круг  человеческой  жизни,  он  существует  по  своим  законам.  Внешние  традиционные  время  и  пространство  его  не  удовлетворяют,  он  чувствует,  что  его  дух  уже  прошел  всеми  путями  и  во  всех  временах  реального  бытия  и  теперь  стремится  в  неведомые  дали,  в  новое  измерение.

Список  литературы:

1. Гумилев  Н.С.  Избранное.  М.:  Панорама,  1995.
2. Жизнь  Николая  Гумилева  (Воспоминания  современников)  /  Сост.  Ю.В.  Зобнин.  Л.:  Изд-во  междунар.  фонда  истории  науки,  1991.
3. Корман  Б.О.  Изучение  текста  художественного  произведения  //  Корман  Б.О.  Методика  вузовского  преподавания  литературы.  Ижевск:  Изд-во  УдГУ,  2009  —  С.  12—134.
4. Ницше  Ф.  Так  говорил  Заратустра.  СПб:  Азбука,  1996.
5. Хаггард  Р.  Она  //  Хаггард  Р.  Собрание  сочинений  в  10  томах.  М.:  terra,  —  1993.  —  Т.  10.  —  С.  7—139.